Аркадий Филев: Горизонты

— Где горбы?

— А вон, на Столбе-то…

— Не у нас одних. Петька наш рассказывал, в Карпатье тоже, как у нас, горб на горбу.

— Много видел ваш Петька, — возразил кто-то из мужиков. — Петрован ваш, говорят, шел в обозе с молотком да каблуки генералам подколачивал.

— А куда бы ты по такому Карпатью без каблуков ушел?

— В Карпатах прежде всего каблуки, — поддержал Костюху Степан Орефьич, уже успевший где-то пропустить рюмочку. — Если говорить…

Все примолкли: Степан знает, он человек бывалый, жил до войны в Питере, потом в Мурманске, ходил в море.

А Степан Орефьич разгладил рыжую бороду ручищей, хитровато оглядел всех.

— Могу и про горбы пояснить. Тут такое дело, братцы. В тот год дожди сплошные шли. Поднялись кругом моря. А на морях известно что… Вот увидит Алексей. Взять хотя бы в Мурманске океан… Лед сплошняком толщиной в несколько сажен…

— У-у-у, — переглянулись мы с Колей, дружком моим.

— Вот и сказываю, вода подняла на себе этот лед и двинула на нас, на дедов и прадедов наших. И пошел этот лед землю грешную строгать. Где подровнял, а где и холмики оставил.

— А из горы-то Столбовой ключи бьют, — сказал вдруг я неожиданно. — Вода холоднющая и железом пахнет.

— Как же ей не пахнуть, — согласился Орефьич. — Не только железо, и золото может быть в таких горах. В Сибире-то как бывает… По крупицам вымывают золотоискатели песчинки золотые. Даровые денежки…

«Может, на Столбе тоже…» — подумал я и кивнул Коле. Мы сорвались с места и побежали домой. Договорились никому не рассказывать, а сразу же пойти с ведрами за золотым песком. Вон гора-то какая. Как же не быть там ему!

Взяв лопаты и ведра, мы тайком вышли за деревню и направились к Столбу, в тот самый Студенецкий лог, где из-под земли ключи бьют. В логу этом прохладно, кругом сырость да мочажины. Дошли до ключа. Вода, верно, холодная и прозрачная, стоит в омутку, как в большом блюде. И что удивительно, откуда-то снизу она бурлит и выбрасывает песчинки.

Опустили руки в холодную воду, зачерпнули ладошками песок, понюхали, бросили в ведро. Потом забрели в воду, потоптались, стараясь закрыть ключик. А он будто живой — бурлит и бурлит…

— Не провалиться бы…

— Давай копать, Колька.

Копали долго, а золота что-то не видать… Да и какое оно, это золото? А ключик по-прежнему как живой, так и кипит. И опять Колька сказал с опаской:

— И впрямь, не провалиться бы…

— Куда?

— В дыру-то эту… Давай лучше лопатой черпать песок. Высушим, может, и зазолотится он.

И начали черпать.

Вечером дома спохватились нас. С ног сбились, а найти не могли. И тут вспомнил наш Алёшенция: а не за золотом ли ушли ребята?

— За каким еще золотом? — удивилась моя мать.

Однако идти ночью на Столб боязно, не ровен час, нарвешься на волков. Алёшенция взял фонарь, и пошли на поиски всей Купавой. От каждого дома, как и полагается в таких случаях, по человеку выделили. Долго искали нас, гремели колоколом, кричали, но мы так ничего и не услышали. Только под утро обнаружили нас в Студенецком логу: «золотоискатели», прикорнув под деревом, преспокойно спали. Рядом стояли, два ведра с драгоценным песком. Сверху песок был аккуратно прикрыт широкими листьями папоротника.

Вскоре я потерял интерес ко всякому золоту.

И произошло это вот как.

Моего отца звали по-домашнему ласково Олей. Он с мужиками ушел на германскую войну и обратно домой не вернулся.

— Шибко боек был наш Оля, — вспоминала бабушка. — За золотыми маковками погнался, а голову потерял.

И я узнал, как это случилось…

На войну мужики уходили пешком. Сначала шли на Никольск, потом шагали на Шарью, а там уж, по чугунке, и Москва рядом.

— Приехали мы в Москву, — рассказывал Сергуня. — Оля и говорит: чего, ребята, сидеть попусту в вагоне, пойдем посмотрим Москву золотые маковки.

— Не опоздаем, Оля?

— Без нас не уедут…

Подобрались пять парней, которые посмелее, и ушли. Покрутились около Северного вокзала, вернулись обратно, а своих ребят, с которыми ехали, уж след простыл. Их построили в колонну — и на другой вокзал.

А где этот «другой вокзал», никто не знал.

— Ничего, ребята, не горюй, там же будем, — сказал мой отец.

Вместе все явились на вокзале к главному офицеру, а тот за самоотлучку живехонько скомандовал: «Всех на опасные позиции». И все буйные головушки не вернулись домой: будто бы какой-то генерал-предатель завел их в болото да там и утопил всех, не одну тыщу. А сам сдался немцу.