Владимир Попов - Обретешь в бою

— Что теперь посоветуете? — тихо, хотя никого не было поблизости, спросил Рудаев.

— Сейчас это труднее, но… Остановите какую-нибудь печь на ремонт.

— Как на грех, ни одна не требует ремонта. И это никого не всполошит. Я хотел сделать иначе — остановить новую печь. Чтобы звякнуло.

Лагутина пристально посмотрела на Рудаева, и он увидел в ее глазах больше, чем ей хотелось, — заботу и нежность.

— Этого вам не дадут сделать.

— А я ни у кого спрашивать не собираюсь. — Рудаев наклонил к Лагутиной голову. — И все же поделитесь, что у вас. Не добавляйте мне нервной нагрузки.

— Право же, ничего…

— Борис, давай-ка свежим глазом на подинку, — раздался за спиной Рудаева голос отца. — Как тебе конфигурация? — спросил не без хвастовства.

Рудаев взобрался на вагонетку и участок за участком осмотрел подину. Форма ее была безупречной.

— По-моему, нигде застоя металла не будет, — сказал, спрыгнув на площадку. Взглянул туда, где оставил Лагутину, но ее уже и след простыл. Он бросился ее искать, но попробуй отыщи человека в таком цехе.

Первая плавка на новой печи — событие всегда значительное и радостное. О пуске нового агрегата такой мощности неизменно сообщает центральная пресса. А для завода это настоящий праздник, который не обходится без митинга и, как за это ни бранят, без банкета.

За несколько часов до выпуска плавки в цех по обыкновению стекаются люди. Строители, мартеновцы, рабочие других цехов, особенно из старой части завода. Все не раз видели, как вырывается из печи сталь, разбрасывая мириады звездчатых искр, как озаряется феерическим светом разливочный пролет, как с шумом водопада низвергается в ковш огненная лавина, торопливо наполняя его, как постепенно тускнеет поверхность металла, прикрываясь пухлой шубой шлака. Но редко кто может пропустить рождение агрегата. И тянет сюда не столько сказочное зрелище, сколько желание приобщиться к той особой атмосфере, радостной и торжественной, которая царит в этот час. А если ты еще и строил печь, ты словно осязаешь конечный результат своего труда. Затвердевая в изложницах, укрощенная огненная жидкость превращается в многотонные слитки, которым потом, в свою очередь, предстоит сложный многоступенчатый предел.

О выпуске первой плавки с шестой печи Рудаев никого не оповещал и приурочил его на ночное время, чтобы поменьше толклось на площадке посторонних. Но потом пожалел — в этом отсутствии людей было что-то зловещее.

— Словно тати в нощи, — покачав головой, буркнул Серафим Гаврилович.

Замерили прибором температуру металла. Он был достаточно хорошо нагрет, но Серафим Гаврилович заставил подручного по старинке слить пробу на плиту.

Металл с подвижностью воды растекся по чугунной плите и надежно приварился к ней.

— Поехали! — скомандовал Серафим Гаврилович.

Подручный побежал к отверстию пускать плавку.

Прошло несколько минут. За печью показалось облачко бурого дыма. Мгновенно оно разрослось, рванулось вверх и тут же рассеялось, уступив место ярчайшему свету, который словно поджег весь пролет.

Когда металл вышел из печи, отец и сын принялись осматривать подину. Она сохранила первозданную форму, была удивительно ровной, глянцевито-гладкой.

— Спасибо, батя, — прочувствованно сказал Рудаев, но руку пожал по-чужому — коротко и крепко.

— Хороший начальник за такую работенку премийку выписывает, — подначил сына Серафим Гаврилович. — Только от тебя разве дождешься? Вот выговоряку — на это ты быстрый: смотрите, люди добрые, какой я объективный, отца родного не щажу. А ты ручку сунул. Как барин. Снизошел.

— Выпишу, — пообещал сын.

Было в цехе тяжело донельзя, стало еще тяжелее. Долго простаивали печи с готовыми плавками, теперь начали простаивать еще дольше. Рудаев шел на всевозможные ухищрения. Одну за другой останавливал печи на ремонты подин — хоть восемь часов передышки, сбавил вес завалки на печах, чтобы можно было доливать их чугуном, не допуская перегруза, и запретил использовать не только кислород, но и сжатый воздух. Он искал спасения в затяжке плавок.

Троилин, казалось, совершенно забыл о Рудаеве и тем самым как бы снял с себя ответственность за его действия. Появиться и промолчать — означало бы одобрить решения начальника, а отменить их не рисковал.

Еще не было такого у Рудаева, чтобы встречал он Новый год, как в этот раз, — в цехе. Прошел по печам, поздравил сталеваров с наступающим праздником, отпустил без рапорта, а сам остался с новой сменой. Дела были настолько плохи, что ноги не несли домой, — на шестой печи готовая плавка сидела уже три часа, для новой подины это особенно опасно.