Николай Воронов - Макушка лета

Касьянов подошел к столу президиума, подал папку с планом члену Политбюро.

Работая над планом, Касьянов подкреплял свои соображения компьютерным анализом: на заводе не было вычислительного центра, и Касьянов обращался за помощью к новосибирским кибернетикам, в недавнем прошлом его коллегам по научно-исследовательскому институту.

План Касьянова произвел обнадеживающее впечатление, хотя и не полагался на основательный прирост государственных капиталовложений, тем более на неожиданный, какой угадывался за пробным смыслом, содержавшимся в словах члена Политбюро. Вскоре это м н е н и е окрепло, и Желтые Кувшинки — тихоходная, рубленная из сосны периферия — вступили в трамвайный, железобетонный период своего существования. Немного погодя Тузлукарев, ссылаясь на то, что здешний суровый климат подорвал его здоровье, упросил, чтоб ему д а л и завод на юге.

Касьянов был чужак, выскочка и его плохо еще знали, поэтому местное общественное мнение настроилось по отношению к нему на подозрительность и неприязнь. Возбудителей этой подозрительности и неприязни хватало. Кто-то не мог простить ему «свержения Мезенцева», кто-то видел в его возвышении угрозу собственной служебной карьере и распустил слух, будто Касьянов прибыл сюда с захватническими целями, поэтому и пускает пыль в глаза. («Ну и ловчила: даже умных людей заморочил прожектом плана!»). Вдохновителями этой группы людей были триумвиры Ергольский, Кухто, Фарников. Заодно с ними действовала секретарша Ляля: почти каждому, кто входил в приемную, она с возмущением нашептывала об а к т и в е, где Касьянов нескромно выскочил с прожектом десятилетнего плана.

Когда начальник главка Юра известил Тузлукарева о новом назначении и Тузлукарев, войдя в кабинет Касьянова, сказал, что он может торжествовать, поскольку достиг желанной независимости, Касьянов погрустнел. Как ложно о нем судят! В директорское кресло он не собирается садиться. Он покинет кресло главного инженера, если только преемник Тузлукарева будет гнуть политику прежнего директора.

Тузлукарев засмеялся: ему нравилось то, что он оказался достаточно упорной силой уравновешивания; он усомнился в правдивости Касьянова — на его пути ни разу не встретился человек, чуждавшийся первых должностей.

Касьянов тоже засмеялся. Какая все-таки нелепость — жить с бессомненностью, что на свете нет ничего притягательней ведущего начальственного положения.

— Директорствовать я не желаю.

— Желаете. Денно и нощно.

— Коль вы уверяете, а вы всеведающий, словно бог, значит, желаю.

Тузлукарев пропустил его иронию мимо ушей. Он внезапно поник. Скорбь, которую не вызвать притворством, тенью отпечаталась на продолговатом лице.

— Темпы, какими вы, Марат Денисович, рветесь развивать индустрию Желтых Кувшинок, приведут к тому, что водичка в нашей округе потемнеет.

— Буду помнить о вашем предостережении.

— Что толку? Сейчас, если хотите знать, тот близорук и демагогичен, кто кричит: «Нельзя затормозить технический прогресс!» Нужно держать ногу на тормозе. На больших скоростях только и разбиваются. Страшно необходимо сохранять природу в ее неприкосновенности и придерживать расходование земных ресурсов. То, как мы поступаем с природой — расточительство. Ученые мужи по телевизору выступали. Чудовищный апломб: нам нечего бояться энергетического кризиса, у нас ведь угля и газа на сто лет с гаком. Да разве так заботятся о грядущих поколениях! Нужно думать в разрезе миллионов лет, а не десятилетий. Где, спрашивается, человечество через сто лет будет добывать железо, алюминиевые руды и так далее? Будет негде, ежели сохранятся сегодняшние темпы добычи и переплавки того и другого. Оживить бы Людовика Шестнадцатого, вот бы он утешился. Его лозунг «После нас хоть потоп!», как никакой другой,осуществляется людишками, населяющими высокоцивилизованные страны.

— Федосий Кириллович, у французского художника Кардона есть рисунок-пророчество. В глубине рисунка, на самом дальнем плане, человек. Он держит в поднятой руке, как факел, дерево, понимай — природу. Ногами человек только что встал на шестерню, то бишь на промышленность. Ближе к нам — человек, поднявший над собой шестерню, как символ существования. Еще к нам ближе — человек с крыльями книжных страниц за спиной и уже твердо стоящий на полукруге шестерни. А на самом переднем плане — распростертый на спине человек и дерево, которое он хватко держит, распростерто. А лежит человек почти замкнутый в шестерню. Вот-вот круг шестерни замкнется над человеком.