Михаил Анчаров - Рассказы 1960-80-х годов

— Нет, господин барон… Не бросите. Вы вассал кардинала дю Белле, моего ближайшего друга, — говорит Рабле и идет к выходу.

— Ладно, я подожду немного, — говорит барон.

Сидит у гроба Рабле. Качается огонек в лампадке, и качается большая тень на стене. Дверь приоткрывается, и чье-то лицо заглядывает в комнату. Потом дверь снова захлопывается.

За дверью слышны голоса, шум.

Рабле прислушивается, голоса приближаются.

Дверь широко распахивается, и в комнату вваливается толпа крестьян.

Франсуа встает перед гробом, загораживая покойницу.

Один из крестьян идет к нему.

— Все сроки уже прошли. Вчера вы просили подождать еще один день, мы согласились, — он подходит к гробу, —

Но она мертвая, господин Рабле, и ее не оживить, — он кивает крестьянам: — Ну, люди, забирайте. Сегодня мы еще успеем.

И крестьяне идут к гробу.

Но Франсуа двигается на них.

— Вы не можете похоронить живого человека! — говорит он. — Я вам не дам.

— Да она не живая, господин Рабле, и вы не встревайте…

Рабле хватает палку, хочет замахнуться, но потом опускает руку.

— Дурачье! — с болью говорит он, — Мне она совсем чужая… я с ней сижу… Не троньте ее… все, что надо, я беру на себя.

Крестьяне молчат. И тогда один сказал громко:

— У, смутьян проклятый!

— Ну что ты кричишь? — сказал Рабле, — Я же не виноват, что ты трус.

— Лютые вы волки! Развелось вас на нашу погибель! Ты пришел и ушел, а нам здесь жить!

— Ты это жизнью называешь, рабская твоя душа?! — сказал Рабле.

— Люди, не слушайте его, я его знаю! — сказал старик. — Это безбожник Франсуа Рабле. Говорят, его секли в городе Меце!

И тогда метр Франсуа поднял палку и закричал:

— Тебя каждый день секут, старый ты заяц! Тебя жизнь сечет, тебя барон сечет, поле твое град сечет! Ты не видишь, остолоп, что я тебе брат по крови! Ты обидел меня, старый кочан! За что? За то, что мне из-за тебя обидно!

Все замолчали, и так и стояли они молча.

— Мы понимаем… будем ждать еще. Не обижайтесь на него, господин Рабле, — сказал хозяин, — у него черствая душа.

— Разве дело в его вонючей душе? — крикнул Рабле. — Это моя душа в царапинах от обиды за вас! Это мою душу лягали титулованные копыта! Я человек, — эрго, я унижен! Я человек, — следовательно, я беден! Я человек, — значит, я люблю вас, голодранцы! Если вам скажут, что вы уродливы, — не верьте! Если вам скажут, что вы грязны, — не верьте! Если вам скажут, что вы грубы, скотоподобны, — не верьте им, вы прекрасны! Вы прекрасны, ибо при том ничтожном, что есть у вас для поддержания жизни, вы не поедаете друг друга, как это делают они, знатные, зажравшиеся до бровей!

— Тебя не поймешь, — сказал крестьянин. — То ругаешься, то хвалишь. Бог с тобой…

— Отец, а я понял, что он говорил, — сказал юноша.

— Мал еще понимать такие речи, — сказал отец и дал ему подзатыльник. — Идемте, люди. Пусть он живет сам по себе, а мы сами по себе.

И они ушли прочь, а спящая осталась непохороненной.

И когда Рабле, и мать, и отец вошли в дом, они увидели, что девушка приподнялась в гробу. Девушка приподнялась в гробу, и Рабле заплакал, закрыв лицо руками.

Рабле все еще сидит, закрыв лицо руками, но он сидит уже в другой комнате, нарядно убранной, и за дверью слышится шум праздника.

В дверь вбегает девушка, которую он воскресил.

Она подбегает к Рабле сзади и закрывает ему глаза руками.

Он вздрагивает, медленно снимает ее руки и оборачивается.

Смотрит ей прямо в лицо.

— Ну что же вы не идете, вас все ждут, — она смеется.

— Франсуаза… — он хочет что-то сказать. — Франсуаза… меня зовут Франсуа, я воскресил Франсуазу… это судьба…

А девушка весело смеется и вырывает руки.

— Господин Рабле, мне вам надо еще что-то сказать…

И она убегает.

А Франсуа остается.

— Не пора ли мне уходить?.. — говорит он.

И в это время в комнату вновь вбегает девушка.

Она тихо останавливается против Рабле и опускает глаза.

— Я хочу вам что-то сказать… Можно? — спрашивает она.

— …Нужно ли это? — волнуясь, спрашивает Рабле, глядя на нее, красивую.

— Да… — отвечает она и поднимает синие глаза — Я полюбила одного человека… я люблю…

— Подожди, — прерывает ее Рабле, и голос его звучит тревожно и радостно. — Подожди, девочка, подумала ли ты хорошо?.. Знаешь ли ты, что тебя ждет? Может быть, лучше не говорить…

— Почему?.. Разве любить — это плохо?

— Нет, но…

— Я скажу, я вам сейчас скажу… Отвернитесь на минуточку…

И Рабле отворачивается, и губы у него дрожат.