Георгий Халилецкий - Осенние дожди

А, собственно, что тут особенного?

Он тем временем продолжал усердно терзать струну:

Льется дождичек. Льется дождичек.

Льется дождик с утра до вечера...

Балалайка дрянная, да и игрок не из лучших. Вот он склонился ухом к струне,-— ну конечно! Все та же круглая, лобастая голова! Сам себе удивляется:

— Гляди-ка, чо-то получается.

Балалайка тренькает с бестолковой пронзительностью, но ему это нравится.

— Слушай, Серега, имей совесть. Дай поспать человеку,— просит другой парень, тот, что у окна.

— Здрасте! Не выспался?

— Да я не о себе. Приезжий...

— А приезжему сейчас хоть из пушки пали,— смеется музыкант. И ухарски ударяет по струнам. Тут же кладет ладонь на струны, отчего они издают короткий, жалобный звук.— Хватит,— говорит он.— Хорошего понемножку. Алеха, знаешь чего? Вчера Светка...

— Это которая? — уточняет парень у окна.

— Ну рыженькая. Из КБО. Подъезжает ко мне: что-то, говорит, ваш Лешенька последнее время нигде не появляется?

— А ей что за печаль?

— Вот и я так считаю. Нельзя, говорю, ему на всякие пустяки драгоценное время растрачивать. У него, говорю, секретное государственное задание.

— Сморозил. А она?

— А она: «Ой, как интересно!» — Серега смешливо зажмурился, крутнул головой. — Я ей, веришь — нет, такого наплел — самому жутко стало!

— Э, она не из тех, кто поверит.

— Пове-ерила. Да знаешь ли ты, говорю, что Лешка теперь каждую минуту жизнью рискует. Наговорил ей чего-то про термоядерные реакции, силовые поля... Слушай, кстати, а что такое силовые поля?

— Темнота!

— И пусть,— невозмутимо кивает Серега.— Не всем быть академиками, вроде Борьки.— И внезапно предлагает:— Так как, братцы: скинемся, нет?

— Да скинуться не хитро,— подает голос еще один обитатель барака. Он читает, лежа на спине и удобно пристроив книгу на согнутых коленях. Переворачивает страницу.— Как бригадир скажет?..

Серега круто поворачивается к моему утреннему собеседнику: тот уж поднялся, раскладывает на столе пасьянс из каких-то бумаг. Рассеянно повторяет, думая о своем:

— Как бригадир скажет. Как скажет бри-га-дир.

Серега бросает на него быстрый, весело-удивленный взгляд.

— Мой бригадир, что я слышу? Или уже отставку дали?

— Иди ты, — необидчиво машет Лукин.— Ты бы еще Федосью, сторожиху, приплел.

— Ладно, а между нами, мужиками, как оно в самом деле?

— Отстань, говорю. Я на этот счет — человек твердых правил, ты же знаешь.

— Куда тверже,— с готовностью поддакивает Сергей.— Людка, учетчица, хоть сейчас подтвердит.

И заразительно смеется. Почему это я раньше не обращал внимания, что он удивительным образом меняется, когда смеется. Жестковатое лицо делается вроде бы добрее, глаза утопают в морщинах, но не в стариковских, напоминающих о возрасте, а в каких-то особых, веселых и беззаботных.

Лукин шутливо замахивается на него — и тоже не выдерживает, смеется; верхний зуб спереди у него по-детски щербатый.

— А что — Людка? — настораживается Алексей. — Там же, по-моему, есть кому окружать ее вниманием? Этот дылда-бульдозерист из шестого барака?

— Какой там бульдозерист,— не унимается Серега.— Наш Лукин, как-никак,— начальство. Ты когда-нибудь понаблюдай, как он с нею наряды оформляет...

— Серега! Дам по шее,— предупреждает бригадир.

— А это уже превышение власти,— все еще смеется парень, и бригадир сокрушенно разводит руками: вот и возьми его!

Я с интересом понаблюдаю за Лукиным. Любопытный это, судя по всему, человеческий тип. На первое впечатление ни за что не определишь, кто он: бухгалтер? Врач? Разнорабочий? Все одинаково подходит. И все — не по нему. На нем старенькая ковбойка, она вылиняла от частых стирок, а все равно: будто только что из прачечной. Борта такого же старенького пиджака, распятого на спинке стула, жестяно остры. На одном из них какой-то большой значок, на другом — орденская планка: воевал человек, в тылах не отсиживался. Щеки выбриты до синевы,— когда успел? Короткие, легонько тронутые сединой усы тщательно ухожены. Аккуратный, видать, мужчина,— ничего не скажешь; такие и в делах, и в речах, и в поведении — во всем одинаковы.

— Вроде все на сегодня,— он отрывает взгляд от бумаг, медленно и с удовольствием потягивается. Переспрашивает, будто и не участвовал минуту назад в разговоре: — Говоришь, скинуться?

— Кто пойдет, вот главное? — вмешивается Борис.— Хороший хозяин собаку не выгонит.

Я разглядываю его. Он кудряв, ясноглаз и, как выражались когда-то, топок в кости. Такие обычно склонны к аффектации.