Юрий Авдеенко - Лунная радуга. Этажи

— Спасибо, — сказала Валя.

Я проводил их до машины. Заурчал мотор. Стас кинул:

— Звони, старик. Не зазнавайся.

Красные огоньки, покачиваясь, уплывали в ночь…

Я не сердился на Стаса. Больше не было у меня на него злости. Хотя я точно знал, что Стас живет нечестно. Только вот какая-то жалость томилась под сердцем…

Люди ждали автобус. А снег падал. И пока я возился с плакатом, пытаясь прикрепить его на дверях — доски были мерзлые и кнопки гнулись, — люди стали совсем белыми.

Продрогшая Ксеня, постукивая ботинком о ботинок, топталась на одном месте. Под мышкой она держала рулон с такими же плакатами, на которых были напечатаны биография кандидата в депутаты и его фотография.

— Сегодня обойдем двадцать квартир, — сказал я.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь…

Она была злая. Я спросил:

— Что-то ты без энтузиазма относишься к общественным поручениям?

— Я в прошлом году агитатором работала. Я знаю, что такое двадцать квартир…

Мы пришли в дом.

— Начнем сверху, — сказала она. — Сверху удобней.

— Я бы этого не сказал, — возразил я. — Начнем снизу. Все нормальные агитаторы начинают снизу.

— Бросим жребий, — сказала она.

— Будь по-твоему, — сказал я.

На самой верхней площадке дверь нам открыл старичок, невысокий, седенький.

— Здравствуйте, — говорю я.

— Здравствуйте, — отвечает старик.

— Мы агитаторы, — говорит Ксеня. — Разрешите войти…

Короткий коридор упирается в комнату. Старомодная кровать. Высокий шкаф. Круглый стол. На нем — тарелки и стаканы. На диване, распахнув веером мехи, лежит гармонь.

— Иванов Федор Иванович, — читает Ксеня. — Год рождения тысяча восемьсот девяносто пятый. Все правильно?

— Правильно… Буква в букву, — говорит старик.

— Иванова Авдотья Поликарповна. Год рождения…

— Нет такой, — говорит старик.

— Как нет? — удивляется Ксеня. — Нам в жилотделе список дали.

— Список — одно, дочка… Жизнь — другое… В списке Авдотья, может, и есть. А в жизни нет… Схоронил на прошлой неделе… — спокойно растолковал старик.

И Ксене и мне стало как-то не по себе. У человека такое горе. И утешать глупо. И вообще…

— Вам, наверное, не до агитации, — говорит Ксеня. — Может, я лучше посуду вымою…

— Я все делаю сам, — говорит Федор Иванович.

— Я вымою, — сказала Ксеня и решительно сняла пальто.

— Раздевайся и ты… — сказал мне Федор Иванович. — Чайку попьем.

— Я разденусь… Но чай пить не буду.

Пока я снимал пальто, Ксеня унесла посуду на кухню. Я сел по другую от Федора Ивановича сторону стола.

— За кого голосовать будем?

— За Козлова Мартына Леонидовича, — ответил я.

— Расскажи о нем.

— Козлов Мартын Леонидович родился в 1914 году в деревне Чернушки…

— Эти сведения я и в плакате прочту, — прервал старик. — А своими словами. По-русски…

— Своими словами… Моральный кодекс читали? Вот это и есть Козлов…

— Парень ты на вид живой, а язык у тебя суконный… Вот ты агитировать пришел. Знаешь, как мы в двадцатые годы за Советскую власть агитировали? Я кандидатов в депутаты лучше самого себя знал. А ты талдычишь мне: моральный кодекс, деревня Чернушки…

— В двадцатые годы все малограмотные были. К печатному слову невосприимчивые. А сейчас народ грамотный. Для того и плакаты с биографиями существуют. Не верите, голосуйте против. Ваше право.

— У, крапива! Отшлепать бы тебя по мягкому месту. Кажется, это единственное, чего не хватает нашей молодежи.

— Если за дело, пожалуйста…

— Не психуй. Шучу… Ты нравишься мне. Эх! Я в тебе, если хочешь знать, свою молодость увидел. Мы в двадцатые годы тоже горячими были. Только одежка у нас была похуже, чем на вашем брате.

— Вы какой-то непоследовательный.

Старик положил руки на спинку стула и задумчиво произнес:

— Непоследовательный. Жизнь — она как погода. И солнечно и слякотно. Сегодня ты на коне, а завтра задом в лужу шлепнешься. Для тебя это пока все теория. А я всякое на своем веку видывал. И скажу тебе — счастливое ваше поколение… Я целыми днями по городу хожу. Не потому, что врачи прописывают… Вашим братом любуюсь. И будто года сбрасываю. Когда видишь приятное, молодеешь. Ты это потом поймешь…

— Не надо нас перехваливать. Мы тоже разные…

— Разные… Но наши.

— Наши.

— Это и хорошо.

Ксеня вытирала посуду полотенцем. Потом она повесила его на веревку, протянутую под потолком кухни.