Юрий Авдеенко: Лунная радуга. Этажи

Мы болтали до самого Ленинграда. О чем, не помню… Приехали вечером. Еще не совсем стемнело, но моросящая пыль дождя и низкие тучи, висевшие над мокрыми крышами, старили вечер, словно морщинки лицо.

Маринку я потерял на перроне, так и не успев с ней проститься. Я помнил, что ей нужно компостировать билеты на Финляндском вокзале.

Молодой лейтенант-сапер объяснил мне, как добраться до училища. Я пересек привокзальную площадь и пошел по Невскому в поисках троллейбусной остановки. По проспекту катили машины. Их было трудно сосчитать сколько. Они сливались с серым асфальтом, и только полоски никеля впереди, узкие, как титры, неслись мне навстречу.

Из троллейбуса я вышел на Садовой. Всматривался в вывески. Когда же появится моя? На душе было муторно. Я волновался…

За решетчатой оградой, распластавшись в глубине двора, дремало здание. Ни в одном из его окон не было света. На воротах — ржавый замок. Вероятно, его повесили еще до начала дождей. Справа от ворот на каменном столбе вывеска, где красным по белому написано — пехотное училище.

Я медленно шел вдоль решетки, озадаченный столь откровенной неприветливостью. Автофургон «ХЛЕБ» свернул с дороги и въехал под арку примыкающего к ограде дома. Я последовал за ним. Дневальный, парень с красно-желтыми курсантскими погонами, пропустил меня и спросил, кто я. Я сказал. Дневальный провел меня на КПП. В маленькой комнате было густо накурено. Несколько курсантов играли в домино. Один спросил:

— Новенький?

И, получив утвердительный ответ, принялся мешать костяшки.

— Обожди старшину, — сказал кто-то, сейчас и не вспомню… Я сел на табуретку. Такую видел впервые. В центре сиденья была прорезана выемка. Пропустив в нее пальцы, можно нести табурет куда угодно.

Вошел старшина, высокий крупный мужчина. Курсанты встали, опустили руки по швам. Это было мне в диковинку. Старшина сказал:

— Вольно.

Один из курсантов объяснил, что я новенький. В старшине чувствовалась сила и уверенность. То, что курсанты приветствовали его вставанием, придало старшине вес в моих глазах.

Он повел меня в казарму, где уже находилась группа кандидатов. Моя койка оказалась самой крайней.

— На довольствие поставим завтра. Но ужинать ступай смело. Накормим!

Так началась моя армейская жизнь…

В понедельник нас привели в спортивный городок. Окинув взглядом брусья, кольца, перекладину, я почувствовал себя не на месте, как слепой перед телевизором.

Суховатый, поджарого вида офицер раскачался на перекладине, потом рывком выпрямился на руках, замер, словно голубь на жердочке, и спрыгнул вниз.

— Это простое упражнение, — сказал он, — называется «подъем разгибом».

Выяснилось, что нам всем предстоит подняться именно таким способом. Я воспринял новость так же, как если бы мне предложили топать пешком на луну. Однако, соблюдая дисциплину, я твердым шагом подошел к турнику, вцепился в перекладину и, памятуя, что попытка не пытка, подтянулся, коснувшись подбородком скользкого металла. Дальше дело не пошло… Я попробовал лягнуть ногами воздух… Но уже в следующую секунду лежал на земле, словно яблоко Ньютона.

— Ясно! — сказал поджарый офицер и сделал пометку в блокноте. — Следующий!

После обеда нас отправили на медкомиссию. И заставили ходить голыми перед девчонками в белых халатах. Девчонки записывали разную чепуху про рост, вес… И делали вид, что не обращают на нас никакого внимания. Но мы подозревали, что это наивное притворство.

К вечеру у меня заболела голова. Еще бы!

Для одного дня — слишком много впечатлений!

Во вторник, в среду, в четверг мы сдавали остальные экзамены. Я отвечал не хуже других, но кандидатов в курсанты приехало больше чем надо и, когда стали подбивать бабки, двойка по физкультуре сказала свое слово.

— Не проходишь, — произнес лысеющий подполковник, бросив в мою сторону взгляд, полный сожаления. — Что же с тобой делать, друг?

Ответ был готов давно:

— Пошлите меня в солдаты.

В каждом городе есть лестницы. Лестницы не прихоть архитектора, они нужны людям. Одесская лестница знаменита на весь мир. Кто видел ее, тот знает, что одесситы в долгу перед ее строителями.

У нас в казарме тоже есть лестница. Деревянная, с коричневыми перилами. Называют ее лестницей мудрости. Я не уверен, что на эти перила опускалась рука ученого мужа, что Аристотель читал здесь свою «Поэтику», а седовласый Галилей, спасаясь от козней инквизиции, провозгласил отсюда: