Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

А свободного времени почти не оставалось. Надежда по-прежнему давала уроки русского языка Энгбергу, помогала ему вникать в суть «Капитала».

Закончились полевые работы. Отстучали деревянные мялки возле курных бань, где шушенские женщины сушили льняную соломку… Освободились рабочие руки. И соседки сказали Елизавете Васильевне, что у крестьянина Мезина можно нанять девушку в помощницы по дому.

Надежда пошла с матерью. Договорились о плате.

Паша пришла через день, под вечер, в старенькой холщовой кацавейке, принесла с собой кудельную подушечку.

— Это ты напрасно, — сказала Елизавета Васильевна. — Мы для тебя постель приготовили. Вон в боковушке — твоя кровать. Устраивайся поудобнее.

На следующее утро она показала Паше, как полагается накрывать на стол «по-городски», а Надежда Константиновна пообещала научить девушку грамоте.

— Книжки читать?! — подпрыгнула Паша. — Баское дело!

Елизавете Васильевне, так же как всем в доме, нравилось в этой девушке то, что она ни разу не произнесла слова «барин» и «барыня». Значит, в Сибири эти унизительные для крестьян слова незнакомы! И крестьянские дети здесь ведут себя гораздо независимее, чем в российских деревнях.

В тот же день в доме появились школьные тетради и букварь.

Скудная почта вызывала огорчение и тревогу.

В последнее время приходили только газеты. Вот уже вторую неделю не было ни писем, ни бандеролей, ни журналов.

— Словно все забыли нас, — сказала за вечерним чаем Елизавета Васильевна. — И вы сами виноваты, — мало даете почтальону на чай.

— Я думаю, почтарь не в обиде, — возразил Владимир.

— А прошлый раз, помните, провез мимо? «Извините, запамятовал». И газетку как-то потерял. Может, отдал другим…

Слова Елизаветы Васильевны добавили тревоги. Возможно, не случайно почта приходит бедная, жалкая.

Почтальона никто всерьез не подозревал в нечестности, а вот жандармы могли задержать и письма, и бандероли, и журналы. По отдельным строчкам переписки с родными и знакомыми Ульяновы неоднократно отмечали, что некоторые письма исчезали бесследно.

Уже давно молчали друзья. Только Яков Ляховский написал, что на памятник Федосееву нужно сто восемьдесят рублей, а собрано лишь семьдесят. Владимир тотчас же сообщил об этом матери, старшей сестре и ее мужу Марку Тимофеевичу Елизарову, который по-прежнему служил в Москве. Пусть скажут всем, кому дорога память волжского революционера: в Верхоленске ждут пожертвований.

Не приходил и гонорар за перевод Веббов.

Но более всего Ульяновых тревожила судьба книги «Экономические этюды и статьи». Что с ней? Ведь она уже была набрана. И даже корректуру в Питере прочитали. Что случилось?

Развертывая свежие газеты, они тщетно пытались отыскать упоминание среди объявлений о книжных новинках.

Сегодня Владимир дольше обычного не мог успокоиться. Ходил по комнате между кроватями и говорил жене:

— Веббов цензура не могла зарезать — не за что. И к фамилии переводчика не могли придраться: псевдоним — Владимир Ильин — еще никому не известен. Думаю, что с Веббами вопрос времени: и книгу пришлют, и за перевод расплатятся. А мои «Этюды»… Тут молчание подозрительное. Вспомни, когда было последнее письмо?

— В августе. Кажется, от седьмого числа.

— Вот видишь! — Владимир пригнул — один за другим — три пальца на левой руке. — Четвертый месяц! Всякому терпению приходит конец. Неужели фиаско? Похоже. Не пишут — боятся огорчить.

— Не спеши, Володя, с грустными выводами. И не считай, что пошел четвертый месяц, — почта-то идет две недели.

— Все равно книга уже могла прийти. И будет, Надюша, в высшей степени печально, если она не появится. Сама знаешь, книга была бы очень и очень ко времени. Народников, этих либеральных болтунов, нужно доконать. Чем скорее, тем лучше. — Владимир взмахнул кулаком, как молотом. — «Этюды» — раз! «Рынки» — два! Удар за ударом! Без передышки! Чтобы не могли поднять головы.

— Володенька, — Надежда решила отвлечь мужа от тревожного раздумья, — а к «Рынкам» ты какое заглавие собираешься поставить? Скоро издательница спросит.

— Это верно. Теперь можно и о заглавии говорить. Я думаю, поскромнее. Ну, скажем, так: «К вопросу о развитии капитализма в России». Нравится?

— Длинновато, Володя. Ты еще подумай. Может, без первого слова? Просто «Развитие капитализма в России».

— Слишком длинно — с этим можно согласиться, но без первого слова будет очень смело.