Владимир Смирнов - Над океаном

— Шестой — подтверждаю дым! Как понял? Дым!

Дым?! Да нет же, нет — это пар. Симонов ближе всех к рощинской машине, он держится на своем месте правее и позади нее и отчетливо видит — это пар.

— Спо-кой-но... — Голос Рощина не меняется в своих глухих интонациях.

Пар — это пока не опасно. Но лишь пока. Как только вода вытечет — а это дело нескольких минут и зависит от размеров и характера повреждения, — температура масла попрет вверх, масло закипит, выгорит — и тогда... Тогда остается только ждать, что произойдет раньше — расплавятся головки цилиндров, полетят клапана или двигатель просто-напросто заклинит? Выход один — прыгать. Но куда? Куда?!

Впереди показалось побережье. «Наконец-то! Ч-черт, похоже... Ну да — мы вышли к бухте Иннокентия! Ничего не понимаю. Это ведь южнее базы. Южнее! Старик, как всегда, прав».

Текут минуты. Струйка пара за машиной Рощина вроде не шире, чем была, и не плотнее.

Струйка пара течет и течет, скользит в воздухе вкрадчиво и коварно, как гадюка в густой застойной траве. Она даже изгибается так же...

Что-то впереди тускло заблестело, какое-то громадное водное зеркало. Река? Гигантская дельта реки — могучей, широченной реки. Мощная река, сливающиеся в паутину протоки и рукава засветились сквозь сумрак. Да какая же тут река, южнее базы?

«Мама моя, да это ж Амур! Дельта Амура! Мы все-таки ушли на север! База осталась позади, на юге! Мы спутали бухту Иннокентия с бухтой Дата!»

Анатолий дает полный газ, плюя и на топливо и на обороты, вырывается вперед и бросает машину в левый разворот: «Делай, как я!» И летчики увидели его маневр, и увидели Амур — Амур ни с чем не спутаешь! И все все поняли.

Группа разворачивается. Все вдруг — на 180 градусов. И Анатолий оказывается в хвосте, замыкающим.

Итак, теперь-то, по крайней мере, все наконец окончательно ясно. Теперь займемся собой. Как наши дела? А плохи наши дела, очень и очень плохи. Можно сказать, труба наши дела. Можно сказать, дел уж и вовсе, считай, никаких — стрелка бензочасов легла на нуль. И лежит, плотно лежит, намертво. Ну, вот и все. Отлетался...

Но мотор-то еще работает! Он-то еще тянет! (И ведь Зубов же, Зубов — как он тогда бросил: «Врут, и кто их знает, когда в какую сторону». Так?)

Ладно. Сбросить газ до среднего. Скорость, конечно, упала, но зато дольше движок протянет на тех каплях, что еще остаются в баках. И будем надеяться, что бензочасы зубовского «академика» врут еще больше, чем кажется.

Мимо проплывает самолет Рощина, он отстает от строя, и вдруг резко, как подшибленный, валится вниз. В наушниках раздается искаженный голос — неужели это Рощин?! Он что-то пытается сказать, и слышно, как он чем-то давится. Его самолет раскачивается, проваливаясь, теряя высоту. Вот он выровнялся на миг, полез вверх, к своим, к стае. А за ним широко распушилось темное, почти черное облако — и самолет бессильно свалился на крыло. Стал замедленно, долго падать, входя в широкую дугу, вычерченную густо-черной полосой, траурным шлейфом, и беззвучно исчез в сине-черном море тайги. Через долгое мгновение там мигнуло белое и яркое в полумраке пламя и накрылось дымом. Дым, растворяясь в наползающей мгле, медленно поплыл рваными пятнами над непотревоженным лесом.

Рощин никогда не ошибался. Покуда был жив...

А группа, уже не сохраняя строй, уходит к югу. Уходит к дому.

«Яки» прикрытия, выполнив свою задачу, давно уже отвалили в сторону.

Еще уменьшить скорость. Вот так — в экономичном режиме. И пожалуйста, спокойно. И не надо смотреть, как друзья уходят вперед, растворяются в багровом закатном небе. Все равно никто тебе помочь не сможет.

Рядом пристраиваются два «лага» — это Мул и Коломиец. «Привет, ребята! Хм, надо же, вроде как помешали — так я настроился...»

Видны их улыбающиеся физиономии: держись, старина! «Держусь... Они ведь не знают, в чем тут у меня дело, но суть они поняли правильно: в чем бы оно ни было, но дело это — плохо. Нет, ребята, спасибо, но падать буду я один. Это вы зря затеваете — падать буду я один».

Он показал рукой: «Вперед!» Сашка Мул замотал головой и убежденно сказал:

— Не дури!

Он опять взмахнул: «Вперед!»

Коломиец нахально засмеялся. Погрозил ему кулаком.

«Но ведь глупо, ребята! Глупо же гробиться втроем! Все равно я не дотяну. Только вот одно...» Зажал коленями ручку и, вскинув руки, показал, будто укачивает младенца. И потыкал пальцем в Мула.

— Чего? — сказал Мул удивленно. — А-а, понял. Ну и дурак!

Мул качнул машину и подошел еще ближе, прижался вплотную, крыло в крыло, так, что стали видны застежки его шлемофона. Он изо всех сил улыбался. Его, беднягу, прямо перекосило в жизнерадостной улыбке. Мул радостно скалился и что-то показывал, жестикулируя правой рукой. Толя покачал головой. Потыкал пальцем в крыло (там бензобаки), потом в мотор, потом задрал руку и показал часы. А потом ткнул пальцем в себя и показал вниз, за борт, туда, куда ушел Рощин.