Анатолий Маркуша - Нет

— Давно. А что?

— Точнее.

— До тебя. — И сразу попыталась атаковать: — Но я никогда и не выдавала себя за девушку, я честно предупредила тебя. Ты забыл?

— Не понимаю, для чего надо было обманывать и не просто…

— Когда? В чем я тебя обманула? Собственно, что ты имеешь в виду? Я не понимаю…

— Все ты понимаешь. День за днем перед больницей ты заставляла меня беспокоиться, думать, волноваться. Ну, для чего ты повторяла на все лады: это впервые, я никогда раньше… мне так везло… Врала и знала, что врешь. Для чего?

— Витя, я сейчас объясню.

— Объяснить ты ничего не можешь. Или человек врет, или не врет. Нюансы значения не имеют. А я предупреждал тебя, Кира, мне не ври. Никогда не ври. Чего ж теперь говорить, когда доверие кончилось. Говорить теперь поздно. Больше в этом доме меня не будет.

— А как же Андрюшка?

— Разве я от сына отказываюсь?

— Но так же нельзя, Витя…

— Возможно, и нельзя, но так будет.

Кира долго не могла прийти в себя. Ей все казалось, что Виктор просто воспользовался поводом и не открыл перед ней подлинной причины, толкнувшей его на столь немыслимый, столь отчаянный шаг. Она пыталась говорить со свекровью, с которой у нее всегда были противоестественно хорошие отношения. Но Анна Мироновна только и могла сказать:

— Милая Кира, вы знаете, как я люблю вас, как привязана к вам, но разве я в состоянии повлиять на Виктора? И даю вам слово: мне он ничего не объяснял. Если хотите совета: ждите, дайте пройти какому-то времени, там видно будет.

— Вы не знаете, Анна Мироновна, Виктор подал на развод?

— По-моему, нет. Мне он ничего об этом не говорил.

Кира снова и снова спрашивала себя: но что же на самом деле случилось? Что? И не находила ответа. Может быть, не находила потому, что не там искала.

Ей всегда казалось, что она любит Виктора, что он самый главный человек в ее жизни. Но она совсем не замечала, что с годами у них делается все больше общих вещей и все меньше общих мыслей.

Она ненавидела его работу, которая, как ей казалось, может в любой момент отнять у нее мужа, дом, нарушить прочность связей с окружающим миром. И Кира старалась как можно меньше знать об этой работе…

Давно уже они жили вместе и врозь.

И если Кира не сознавала этого, потому что не хотела сознавать, то Хабаров старался не сосредоточиваться на неприятной мысли. Просто гнал ее прочь.

Про себя он думал: «А-а, все бабы, в конце концов, одинаковые. Одна — толще, другая — тоньше. Какая разница — Кира, Лера, Валя или Ляля?..» Он не очень верил в эту пошлую мысль, но пытался скрыться за ней, спрятаться. Так было проще…

И если б не Кирино вранье, все, может быть, так и шло бы, как шло до сих пор. Он всегда считал: совместная жизнь невозможна без компромиссов. Но вранье в понимании Хабарова было больше, чем преступление. Примириться с враньем он не мог.

Синева налита особым блеском. Блеск металлический, а может быть, даже зеркальный. И облака, плывущие в этой блестящей синеве, лежат далеко-далеко внизу — под ногами. Облака кажутся глубокими, манящими. Облака праздничные, особенно когда на них вспыхивает солнце, то вытянутое в золотистую дорожку, то расщепленное на миллионы дрожащих зайчиков, трепещущих, словно косяк рыбы, то вдруг собирающееся в расплавленный овал с размытыми краями.

Облака, отраженные в зеркале водной глади — будь то озеро, залив, тихо дремлющее море, — картина редкостная и по краскам, и по размаху, и по притягательности.

Радуйся облакам, отраженным в озере, запомни Их блеск, несравнимый ни с чем земным, если можешь сочинить музыку опрокинутого в озеро неба, сочини. Только не забывай: Зазеркалье не имеет ни истинной высоты, ни истинной глубины. И, снижаясь в солнечный, безветренный день над водной гладью, не ошибись, не просчитайся, не забудь уроков физики: вода мягкая… пока об нее не ударишься.

Накануне в Центре случилась крупная неприятность: летчик-испытатель Збарский выбросился с парашютом. Обстоятельства аварии по докладу Збарского выглядели так: на высоте семь тысяч метров, когда он перевел машину в режим минимальной скорости, возникла тряска. Тряска была мелкая, жесткая и, как определил летчик, началась в хвостовой части машины. Нагрузка на ручке управления упала до нулевой. Самолет стал раскачиваться с крыла на крыло, потом резко опрокинулся влево. Летчика ударило головой о фонарь. Когда Збарский пришел в себя, обнаружил: двигатель не работает, машина беспорядочно падает, высота пять тысяч метров. Взять машину в руки Збарскому не удалось и на высоте двух тысяч метров он покинул самолет.