Анатолий Маркуша - Нет

— Какой еще подарок? Сегодня встала, а Шурик с зеркала улыбается, говорит: «С добрым утром и с хорошим днем!» Давайте-ка пальчик, кровь возьму.

— Как, и в день рождения все равно колоть?

— Обязательно.

Тамара ловко взяла кровь. Погремела какими-то стекляшками.

В палате противно запахло уксусом.

— Теперь протираться будем.

— Опять этой гадостью?

— Как гадостью? Чистый раствор уксуса! Какая ж это гадость?

— Ты что — замариновать меня хочешь? Надоело, и щиплется твой уксус.

— А если кожу не протирать, хуже будет, пролежни начнутся. Давайте-давайте, не капризничайте.

Тамара быстро, с шутками протерла Хабарова, накрыла одеялом до самого подбородка и распахнула форточку.

— Вот и все. Сейчас дух кислый выветрится и будет совсем хорошо. Так что пишут, какие новости?

— Живут люди, — сказал Хабаров. — Одни летают, другие просто работают. Все, кто на воле, — при деле…

— На воле? Вы так говорите, будто сами — в тюрьме.

— В тюрьме, наверное, лучше, там хоть неделями лежать не надо. Там хоть чем-нибудь заставляют заниматься. — И Хабаров помрачнел.

Он давно уже заметил, что здесь, в больнице, ему никак не удается держать постоянную «ровную тягу». Каждый пустяк выводит из себя: где-то далеко в коридоре громко хлопнет дверь, Тамара нескладное слово скажет, запах уксуса донесется… Подумал: «Может быть, поговорить с Клавдией Георгиевной, попросить каких-нибудь успокаивающих таблеток?»

Но просить Клавдию Георгиевну ни о чем не пришлось. В палату вошел Сурен Тигранович. Поздоровался, долго щупал ногу, живот, задавал обычные, уже надоевшие Хабарову вопросы, потом сказал:

— Довольно валяться, дарагой. Шевелиться понэмногу пора. А то савсем разучишься двигаться. Скоро тэбе балканскую раму поставим, будешь упражняться… Все идет хорошо. Я доволен.

— Какую раму? — не понял Хабаров.

— Балканскую, это вроде турника. Вдоль всей кровати штука. Будэшь за нее руками хвататься и подтягиваться по-нэмножку, как обезьяна.

— Спасибо вам, — только и сказал Виктор Михайлович.

— Какое может быть нам спасибо? Тэбе спасибо, что такой здоровый организм имеешь. И мамэ твоей спасибо — вырастила тэбя таким паслушным. Все делал, как Тамара вэлела, как Клавдия Георгиевна приказывала, и вот — порядок! Только нэ торопись, Виктор Михайлович, осторожно ворочайся, нэ пэрэгружайся, никаких резких движений пока не допускай. Понимаешь?

Вартенесян ушел, и палата показалась Хабарову просторней, светлее, выше. Он понимал, конечно, что возвращение к жизни, к настоящей жизни будет небыстрым и нелегким, но впервые до конца уверовал — будет!

Взял листок бумаги и, придвинув к себе рубцовский пюпитр, написал:

Антон Андреевич! От души поздравляю Вас с зачислением в наш клан. Подчеркиваю и пишу большими буквами — С ЗАЧИСЛЕНИЕМ, ибо зачисление и подлинное вступление в корпорацию отнюдь не то же самое. Пожалуйста, не считайте эту ремарку за проявление моей вредности или стариковского брюзжания. Просто хочу Вас уберечь от самообольщения. Даже самые блистательные успехи, которых Вы, несомненно, достигнете при испытании резины, не могут послужить достаточным основанием, чтобы считать Вас фирменным летчиком-испытателем. За наших ребят я спокоен: они не посчитают, главное, сами бы Вы не пришли к подобному ошибочному заключению.

Успехов Вам. Осмотрительности. Чистых посадок. И как можно меньше героических «эпизодов». Пока, во всяком случае.

Положил блокнот поудобнее, и начал второе письмо:

Милая Мариночка. Спасибо за весточку. Никакой неприятности доставить мне своим письмом Вы не могли и не доставили. И никто меня, как Вы деликатно предположили, не окружает. Сюда действительно приехала мама. И здесь, конечно, врачи. Но медицина не в счет. Или не в тот счет…

Перечитал, не спеша порвал и начал на другом листке:

Милая Мариночка! Спасибо за весточку и за тревогу, за все Ваши добрые слова. Я Вам тут на днях сочинил громадное послание, но не отправил, так как не записал его, а только придумал…

Слава аллаху, что Вы не приехали сюда. И вовсе не потому, что это могло вызвать не тот резонанс, как Вы выразились в своем письме, а потому, что я вовсе не хочу представать перед Вами в идиотской позе распяленной на деревянной подставке лягушки, обросшей цыганской щетиной. Это достаточно отвратительное зрелище, насколько я могу себе представить…

Снова перечитал и снова аккуратно на мелкие кусочки изорвал листок.