Анатолий Маркуша - Приключения капитана Робино

И вот я попадаю в чужой штаб, а там и без меня полнейшая суматоха: кругом идет отступление, всякие слухи тревожные бродят…

— Кто ты? Фамилия? — меня спрашивают.

— Рабинович, — из такого-то полка, называю номер открытым текстом, без этих глупых штучек — из почтового ящика я.

— Звание, должность?

— Старший сержант…

— Документы, — перебивает меня капитан, — есть документы?

— Документы я сжег.

— То есть?

— Танки уже вторгались на наш аэродром, что ж оставалось делать старшему сержанту Рабиновичу, как не сжечь…

— И комсомольский билет тоже?

— К сожалению, пришлось.

Меня выслушали и предложили отдохнуть в соседнем сарайчике до выяснения обстоятельств отступления моего полка и установления личности. Немножко я на самом деле там отдохнул, я же не спал всю предыдущую ночь, а потом оторвал доску от задней стенки и… ноги в руки. Почему? Пока я отдыхал, мне представилась комната номер восемь, что располагалась на втором этаже нашего районного ЗАГСа и молодцы, которые придут выяснять, кто я на самом деле, а, главное, почему приземлился на пузо и таким образом вывел машину из строя? Представив такой разговор, я сказал себе: если хочешь жить как человек, тикай, куда глаза глядят, а там, кто его знает, может еще повезет.

Пожалуй, я еще дурее, чем сам о себе думаю, на шоссе мне снова крупно повезло. Но по порядку: из сарая я выбрался и никто за мной не погнался, должно быть, не заметили, а возможно махнули рукой — баба с воза, кобыле легче. Это — раз. На дороге меня едва не сбила шальная полуторка, но я уцелел. Это — два. А в кабине той полуторки обнаружился начвещ из нашего разбежавшегося гарнизона. Дрожал он, как последний сукин сын: имущество было утрачено, актов нет. И когда я сказал, как и откуда смотался под натиском танковой колонны противника, он мне обрадовался, как родному, и первым делом откуда-то из-под спуда вытащил кожаный летный реглан с голубыми петличками, правда, без кубарей или шпал, велел быстро лезть в кузов и держаться за него — капитана. Это — три.

— Будешь свидетелем, — сказал начвещ, — подтвердишь, как на нашем аэродроме все рвалось и горело, когда немец снова и снова бомбил…

Возражать я не стал, хотя мог бы… Горело? Чего не было, того не было. Извиняюсь, но бомбить нас как раз не бомбили. А полуторка покатила дальше. Меня потряхивало, и, может быть, по этой причине мысли в голове несколько путались и переключались с одного на другое. Он хочет сделать из меня свидетеля? Перед кем? Где? В чем? Ему, понятно, свидетель нужен. А какая польза мне лезть… И вообще, кто я такой? Личность в подозрительно новом летном реглане, без документов. Ведь каждому ясно — без бумажки, ты подозрительная букашка, а если еще учесть — букашка оттуда, и я тот, кто приласкал на живот новенький истребитель… И я снова велел себе: ноги в руки — срывайся!

На железнодорожном переезде, когда шофер сбавил скорость, я аккуратно перевалился за борт. Получилось удачно — даже не споткнулся, не то чтоб упал.

Каюсь, реглан с небесно-голубыми петличками я прихватил с собой. Реглан не мог заменить документов, но был лётным и одним этим внушал какое-то доверие. А кроме того, он мне очень нравился. Война-войной, а прилично выглядеть все равно хотелось. Дело было молодое. Накануне у меня, между прочим, был день рождения, и я без особых угрызений совести порешил считать реглан интендантским подарком.

Полуторка уехала без меня. Оглядевшись, и обнаружив, что начинает темнеть, подумал: надо, пока суд да дело, выспаться. Когда еще будет такая, возможность! Залез в кусты. Завернулся в реглан, послушал ласковое стрекотание какой-то живности — городской человек, я понятия не имел, кто бы мог так старательно меня убаюкивать — и заснул. Теперь пропускаю двадцать четыре такта, все равно всю войну не рассказать, даже Симонов не смог.

На перекладных я добрался до окрестностей столицы и без особого намерения, чисто случайно, приперся на подвернувшийся по пути аэродром. Летную столовую нашел по запаху, нахально поглядел в ясные очи самой «сисястой» подавальщицы и сказал доверительно:

— Дай пожрать, ласточка, выручай, подруга. Три дня рвал когти оттуда, — здесь я неопределенно махнул рукой в направлении предполагаемого запада. — Талоны в ужин принесу.

Сработало. Накормила меня «сисястая» без звука, еще и посочувствовала, как, мол, тяжко нашим соколам приходится, кошмар…

Вышел из столовой и соображаю, куда бы податься, чтобы не угодить комендантской службе на глаза. Бдительных много, это я понимал четко, едва сам не оказался в числе бдящих. И тут окликает меня мужик, из себя видный, не второй и, пожалуй, даже не третьей молодости. Одет в обтрепанную летную куртку, кожа до белизны вытерта, особенно на рукавах. Знаков различия не вижу. Судя по белому шарфу на шее, может и не кадровый вовсе. Спрашивает: