Анатолий Маркуша - Грешные ангелы

И вот получаю разом два письма — от Наташи и от Сани. Кажется, я даже не успел толком обрадоваться, до того был перегружен и замордован.

А когда прочел, и вовсе растерялся.

Наташа писала: «…как лучшему другу и бывшему верному рыцарю…»

Какого черта — рыцарь? Не больно-то она меня признавала, хотя я вокруг гарцевал и переживал, когда она посмеивалась и дразнила меня.

И вдруг она просит меня воздействовать на Сашку. Новости! А дальше узнаю, что Наташа ждет ребенка «как большую радость, тем более сейчас, когда кругом гибнут люди…» Та-а-ак! «Но у маленького должен быть папа. Пойми меня правильно: не столько кормилец, сколько отец, которому хочется подражать, которым можно гордиться, которого нельзя не любить». Дальше я узнал, что Сашка от отцовства не отказывается, но, «к сожалению, видит свою главную задачу в материальном обеспечении будущего младенца».

Сашка тоже просил воздействовать — на Наташу. «Объясни ей, дуре, сейчас не время лирических размусоливаний. Надо сперва страну отстоять, а потом соловьем разливаться. Ни отчего я не отказываюсь, хотя честно скажу — предпочел бы с этим делом, семейным, малость повременить. Но раз так вышло, пусть будет, как получилось. Сашка не подлец. Ты меня знаешь! Скажи ей, пусть не зудит, не пьет из меня кровь литрами, не требует трех признаний в любви надень — в завтрак, в обед и вместо ужина…»

Не успел я дочитать Сашки но письмо, не успел подумать о написанном — ракета. Сигнал взлетать. Это был шестой вылет за день. Дни-то у нас тянулись без конца и края в ту пору. И опять перехват не состоялся. Но мне очень прилично влепила зенитка. Еле доковылял. А дома Носов добавил:

— В полку шесть исправных машин осталось, а некоторые гусары на зенитки лезут! Пора сообразить — не сорок первый год.

Обидно.

Это тоже, наверное, повлияло. Взял я, дурак, два трофейных голубых конверта с синей шелковистой подкладкой, положил Наташино в один, Санино в другой. Сделал две одинаковые приписки: разбирайтесь, мол, самостоятельно, друзья хорошие, — и послал Наташино письмо Сане, а его — Наташе.

Думал, доброе дело творю, вношу ясность. Никакого зла у меня на уме, слово даю, не было. А что вышло?

Прочитала Наташа его стенания, Саша — ее жалобы, обозлились оба, и вроде никакой любви не было — каждый в свою сторону захромал.

Наверняка, не я один и не больше всех в этой житейской неувязке виноват, но, куда денешься, моя доля тоже есть…

Школы, как известно, бывают разные: и родительский дом, и десятилетка, и профессионально-техническое училище — школа. Но изо всех пройденных мною школ самый глубокий след в сознании оставила летная школа.

Теперь вспоминаю, оцениваю время своего учлетства и понимаю: именно здесь я начался не в черновом наброске, а в окончательном оформлении. И помню я летную школу — до мелочи.

Трехэтажная кирпичная казарма, возведенная еще в царское время. Высокие потолки в спальнях, именовавшихся на морской лад (почему?) кубриками, и громадные цилиндрические печи… В конце анфилады кубриков — площадка, лестница, дверь в каптерку старшины.

Иду туда. Звоню. Опять. Стучу, получаю разрешение войти, докладываю.

— Что это такое? — растягивая слова и гнусавя — у него хронический насморк, спрашивает Егоров и показывает блестящим пистолетным шомполом на книгу, лежащую на тумбочке.

— Это, товарищ старшина, книга, — еще не вполне понимая, чего он хочет от меня, отвечаю я.

— И принадлежит данная книга?..

— Мне принадлежит…

— Признаете, книга ваша. Так. А какое у нее название? — тянет старшина и щурится, будто он кот, а я мышь. Думаю: ну и черте тобой. Отвечаю:

— Хочу верить, товарищ старшина, вы и без моей помощи сумеете название осилить. И скорее всего, уже разобрали…

— Заносишься, Абаза? Так как все-таки, товарищ курсант, ваша книга называется?

— «От Носке до Гитлера», товарищ старшина.

— Во — «до Гитлера»! И чего ты в этой писанине мог полезного найти? Зачем в тумбочке держишь?

— Вероятного противника, товарищ старшина, рекомендуется изучать.

Тут старшина достает откуда-то с полки, задернутой занавеской, где хранит наволочки, портянки и прочую хозяйственную мануфактуру, мой пропавший с неделю назад «Немецко-русский словарь» и гнусавит еще противнее:

— И это, стало быть, для изучения хранишь? Понимаю, так не надо, так нельзя… а все равно не торможу, словно с вышки в воду — головой вниз:

— Значит, это ты из тумбочки словарь вытащил? И на что он тебе? Ты ведь и букв латинских не разбираешь… Чего не в свое заведование, дурак, лезешь?