Борис Бурлак - Граненое время

Мать нашлась в декабре сорок первого, всю осень пролежала в тифу, в железнодорожной больнице далекого города Фрунзе. Наташа продала цигейковую шубку — свадебный подарок отца, привезла мать и Толю в Орск. В саманном домике золовки собрались все три солдатки: самой старшей — маме — уже нечего было ждать; средняя изредка получала фронтовые треугольники от своего Илюши; и самая младшая ждала, верила, надеялась — выходят же другие из этих проклятых окружений. Значит, будет, будет и на ее улице праздник! В метельный апрельский день сорок второго года Наталью вызвали к райвоенкому, вручили деньги и аттестат, сообщили адрес Михаила. А еще через неделю она получила большущее послание от Миши. Жив, здоров! Не писал потому, что был на п р о в е р к е.

Какая еще там проверка? Наталья обратилась к знающим людям, отвоевавшим свое сполна, — или руку потерял, или ногу. Они объяснили ей, что — да, проверка существует для тех, кто побывал на оккупированной территории. «В самом деле, время суровое, никому нельзя верить на слово», — уже спокойно рассудила она, бесконечно счастливая (даже неудобно перед матерью).

Жизнь наладилась: не беда, что Наталья отсчитывала время не по листкам календаря, а по талонам хлебной карточки...

Чем дальше отодвигался фронт от Волги, тем ближе, казалось, подходил к Наталье ее муж. И не дошел.

Похоронную принесли в тот вечер, когда она, придя с работы, села писать ему письмо. «Пал смертью храбрых 13 сентября 1943 года..» — успела прочитать она. Очнулась глубокой ночью на больничной койке. Пролежала больше месяца, каждое утро выслушивая одни и те же наставления врачей, как надо беречь себя.

Поправившись, она разыскала в бумагах матери листок похоронной. Не сразу дошло до ее сознания, что Михаил убит 13-го сентября, а извещение подписано 14-го октября. Значит, у кого-то не поднималась рука, чтобы вывести эти привычные горькие слова. Кто-то пощадил ее, Наталью, отодвинув беду на целый месяц. Она получила за это время последние два письма от Миши и сама отправила ему с полдесятка — уже мертвому.

С тех пор прошло семнадцать лет.

После кончины матери Наталья взяла все заботы о братишке на себя. Работала и училась на геологическом факультете Уральского горного института. Чем труднее было, тем незаметнее текло время. Окончив институт, стала различать отдельные месяцы, недели, дни. А потом, когда и Анатолий поступил в университет, когда все обязанности ее перед отцом и матерью были выполнены, время и вовсе сбавило свой ход.

Золовка, и та удивлялась самоотрешенности невестки. Но чтобы начать другую жизнь, нужно большое чувство. А его нет. Зачем же обманывать себя? Только молодость способна делать себе скидки...

«Война по-разному обездолила многих женщин, — думала Надя, — но есть общий знаменатель их бед — женское одиночество».

— Ох, кто это? — Наталья обернулась, услышав близкий всплеск воды от весел.

К берегу подходила лодка: за рулем сидел Братчиков. Надя издали узнала дядюшку, привстала. Но кто был за веслами, в майке-безрукавке и в военной фуражке набекрень? Накинув халат, она подбежала к лодке.

— Знакомьтесь, — сказал Алексей Викторович, выбравшись на берег.

— Витковский, Павел Фомич, — подал руку его спутник.

Они подошли к Журиной. Надя познакомила ее с Алексеем Викторовичем, Алексей Викторович — с Витковским. Он мягко пожал Натальину руку, чуть наклонившись, — и она увидела синеватый след от порошинок на его упрямом подбородке.

— Сейчас мы угостим вас царской ушицей! — объявил Алексей Викторович.

Мужчины пошли к лодке. Наталья, улучив момент, начала поспешно одеваться, недовольная тем, что выходной день неожиданно испорчен.

Захар Александрович сам был новичком в совхозе и, рекомендуясь новому директору, сказал с иронической улыбкой: «Наш брат, секретарь, привык считать, что до него никакой истории не было, а если и была, то плохая история!» Витковский рассмеялся, впервые услышав это изречение — шутку бывалых партработников.

Прошлое Витковского легко читалось по муаровым ленточкам на кителе: был под Москвой и на Кавказе, участвовал в боях за Белград, Будапешт и Вену. Да и имя его не раз мелькало в приказах Верховного Главнокомандующего. Другое дело — он, Захар. Правда, он двадцать лет проработал секретарем райкома, тем паче в войну, в таком районе, который кормил, пожалуй, два-три корпуса. Во всяком случае, он так и остался до конца войны в запасе: кто-то должен был бесперебойно снабжать хлебом фронт.