Анатолий Маркуша - Умру лейтенантом

И вообще, жить надо своим умом.

Только всегда ли это возможно — «по уму», по толковому расчету, чтобы все получалось взвешенно и сбалансированно. Человек тем и отличается от машины, что ему свойственно увлекаться, переживать, чувствовать, творить несуразное.

Пока добирался из райкома до дому, решил: поеду в Горький, точнее — в Василево, на родину Валерия Павловича Чкалова. Для чего?

Ни для чего определенного, не буду прикручивать сюда миф об Антее или что-нибудь еще в таком духе. Еду, потому что еду.

«Леша, а еще хочу спросить: не знаешь ли, куда Ефремова загнали? Вспоминаю его часто — правильный мужик! И чего только Щусев, где только мог, обязательно ему гадил?

Давеча ездил в наш бывший полк с ансамблем. Дали там шороху! Стал расспрашивать про наших стариков, представь, — никто и ничего! Только и выяснил, что Тюрин (помнишь звонаря?) в полковниках. Служит еще, находится при округе..

А в полку даже фотографии в ленинской комнате из более позднего периода. Вроде бы нас в полку вообще никогда не было. Все-таки малость обидно это…

Если услышишь что про Ефремова, напиши обязательно…»

Небо над бывшим Василевым, родиной Чкалова, куда я приехал по утру, показалось большим, прохладным и черт знает каким высоким, особенно если смотреть с волжского обрыва.

Теперь многие, кто шустрит, кто себя показать хочет самым передовым, а вообще-то к текущему моменту пристраивается, так и норовят лягнуть Чкалова, мол, — личный друг-приятель Сталина он был, отсюда и весь его героизм… Мне это слушать тошно! И до спора с этой шантрапой я унижаться не стану, пусть только на один вопрос ответят: кто на И-16 летал, Чкалов или Сталин? Кто на И-180 жизнью рисковал, Чкалов или Сталин? Кто тридцать четыре года на свете прожил, Чкалов или Сталин — и весь разговор!

Первое, что меня в Василеве порадовало — автобусы. Не сами машины — они как раз были устаревшие, изношенные и далеко не лучшей конструкции, а то, что на каждом борту был маслом маленький портрет Чкалова написан. Хорошо! Значит, помнят человека и чтут дома.

Сразу пошел в музей.

Что могу сказать? Музей, как множество других мемориальных музеев — и ухожен, и густо заставлен вещами, должно быть именно от того и выглядит грустным. Нет в комнатах чкаловского родного дома ощущения жизни.

Еще прежде я слышал легенду: в кармане Валерия Павловича, когда он, перелетев через Северный полюс, приземлился в Америке, обнаружилась завалявшаяся копейка. Откуда-то это стало известно дотошным репортерам, понятно, такая подробность тут же попала на страницы газет. И началось! Согни любителей раритетов атаковали Чкалова — продайте! Богатые коллекционеры предлагали сумасшедшие деньги за эту единственную в мире копейку, побывавшую над полюсом. Но Чкалов расставаться с монеткой не пожелал:

— Нет, — сказал он, — не все в мире продается.

И вот тронутая временем копеечка перед моими глазами. Почему, не знаю, но ни кожаный шлем, ни меховой костюм, ни подбитые белкой перчатки, ни наручные часы, что экспонировались в одной витрине, особого впечатления на меня не произвели, а пот тусклая копеечка, вернувшаяся из Америки домой, взволновала, едва не до слез.

Ну, а в целом, в общем виде, я уже сказал, — музей был, как музей.

Другое дело — специально выстроенный рядом с жилым домом самолетный ангар. Под высоким его сводом оказались поставленные на вечное хранение самолеты Чкалова. Главное место занимал АНТ-25, длиннокрылый, единственный в своем роде, уникальной судьбы машина; рядом — тихий темно-зеленый У-2, позже на фронте прозванный и «курузником» и «старшиной», и «рус-фанерой» — замечательный небесный долгожитель. У-2, стоявший в ангаре, был подарен Чкалову в собственное владение. И еще тут помещался курносый, задиристый на вид истребитель И-16, стоивший ему больших нервов и, между прочим, крови тоже.

Когда-то и я был «владельцем» такого чуда с голубой семеркой на борту. Если верно, что все люди связаны друг с другом не более чем пятью звеньями воображаемой цепочки, то моя связь с Чкаловым, облегавшим когда-то ту семерку, была наикратчайшей — в одно звено!

В ангаре было темновато и пусто.

Неспеша обошел я все помещение. Погладил холодную перкалевую обшивку работяги У-2. Еще раз подумал: вот машина! Каждый летчик довоенной выпечки обязательно начинал свою небесную дорогу на такой машине, терпеливый и выносливый это был самолет, как только не обижали его курсанты, а он все равно — старался и не роптал.