Сергей Каширин - Предчувствие любви

И пошло: шум, смех. Подумаешь, оступился человек на ровном месте. Никто от такого не застрахован. А вот поди ж ты…

— Да бросьте, он просто чудит.

— Ага. Как Суворов на дворцовом паркете… Командир и стоявшие рядом с ним инструкторы, поздравляя меня, не без подозрения заглядывали мне в глаза: уж не под мухой ли? Не нарушил ли авиационный сухой закон?

Я сделал четкий поворот кругом и нарочито чеканно промаршировал к своему месту. А стоя уже в строю, неожиданно для себя громко сказал:

— А все-таки она вертится!

И опять грянул смех. А Пономарь тут как тут:

— Вокруг тебя? Ясно. Головокружение от успехов.

— Товарищи офицеры! Раз-говор-рчики! Команды «вольно» не было…

Торжественное построение близилось к концу. Сменяя друг друга, к нам с теплыми напутственными речами обращались наши инструкторы. Если верить им, то мы, нынешние выпускники, были самыми способными, самыми настойчивыми, самыми достойными, чуть ли не выдающимися. Как будто это совсем не они в недавнем прошлом чехвостили нас и за ошибки в полетах, и за мелкие земные грехи.

«А все-таки она вертится!» — упрямо повторил я, но уже про себя.

Я часто вспоминал Галилея. Вспоминал, когда было трудно. Вспоминал, когда одолевали сомнения. Вспоминал, когда положение казалось безвыходным.

Именно его вещие слова машинально сорвались с языка, А как иначе можно было выразить мое теперешнее душевное состояние? Голова у меня действительно шла кругом.

А как только нам была подана команда разойтись, Валька обнял меня за плечи и фальшиво заблажил:

Коперник целый век трудился, Чтоб доказать земли вращенье…

Я не любил эти игривые куплеты и не терпел телячьих нежностей. И чего, орясина долговязая, пристает. Рад, что длиннее меня. Сграбастал — моя голова у него под мышкой — и орет.

— Валюта, — ласково попросил я, — убери грабли. Ух, как он зыркнул! Валя — имя девичье, а он — Валентин. Пономарь — это тоже по-свойски, но Валя и уж тем более Валюта — извините, он не девица. Небрежно меня оттолкнув, Валька куда-то заспешил.

Плац быстро пустел. Возле меня остался один Зуб. Он с каким-то странным напряжением смотрел мне в глаза. К вдруг осторожно спросил:

— Послушай, а ты… А у тебя раньше не было такого?

— Какого — такого? — не понял я.

— Ну, этого, — Николай выразительно посверлил пальцем у своего виска.

В нашей курсантской эскадрилье шутки и подначки были в ходу, и безобидные, и грубоватые — всякие, по любому поводу. Обижаться на остроумие товарищей считалось дурным тоном. Но сейчас я оторопел. Что такое? Кто подкусывает — Зуб! Да от него иногда за весь день лишнего слова не услышишь. А тут на тебе!..

— Знаешь что? — взвился я, — иди-ка ты… Ты что мутоту разводишь? Хочешь, чтоб меня из-за твоего трепа на баранье кресло повели?

Бараньим с чьей-то легкой руки в авиации прозвали вращающееся медицинское кресло. На этой вертушке врачи проверяют у летчиков чувство равновесия. Посадят, раскрутят, потом резко остановят и пальцем перед твоим носом туда-сюда, туда-сюда: смотри вправо, смотри влево, смотри вверх. А ты сидишь осоловелый, действительно как баран, — собственные глаза не слушаются. Ужасно дурацкое состояние.

— Вот и не жди, пока поведут, сам сходи, — посоветовал Николай.

— Да на кой черт оно мне нужно?! — окончательно рассердился я.

— Брось, проверишься — самому же спокойнее будет.

— Колька, иди в болото! — Зубарев пожал плечами. Гляди, мол, дело твое.

Махнув рукой, я поспешил уйти.

Построение для зачитки приказа проходило на строевом плацу, окруженном еще густыми, но уже пожухлыми кустами акации. Мне хотелось побыть одному. Я приотстал от товарищей, свернул с дорожки и побрел вдоль этой декоративной заросли.

Рядом находился стадион. Он был так огромен, что не у каждого курсанта-первогодка хватало сил обежать этот необозримый пустырь по кругу. Впрочем, спустя год все бегали и пять, и десять кругов подряд. И хоть бы хны.

А как же иначе? Летчик прежде всего спортсмен.

Справа, неподалеку от стадиона, высились белокаменные казармы. За ними были видны многоэтажные здания учебного центра, или, как мы его называли, учебно-летного отдела, а сокращенно — УЛО. Еще чуть дальше, напоминая чем-то старинный особняк, стояло в окружении тополей и берез строение штаба. На его выкрашенном в зеленый цвет фасаде уже издали можно было прочесть лозунг: «СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РОССИЯ ДОЛЖНА ИМЕТЬ СВОЙ ВОЗДУШНЫЙ ФЛОТ!» Слова этого ленинского завета, насколько мне известно, были выложены здесь из красного огнеупорного кирпича еще при основании училища. А у парадного входа по обеим сторонам, как часовые на вечном посту, бессменно и сурово стояли две черныа авиационные бомбы. Огромные, каждая высотой в полтора человеческих роста и весом в пять тонн.