Лев Успенский - Пулковский меридиан

Так прошло около двух недель. Комиссар Мельникова почувствовала себя лучше.

Десятого или одиннадцатого ноября Жене разрешили, наконец, осторожно и неподолгу разговаривать с ней, но так, чтобы она только слушала и в необходимых случаях ответ писала. А сразу же после этого к нему в больницу впервые приехал Вова — серьезный, забавный, в очках.

— Мой товарищ один… — кратко представил его Женька.

— Вова! — воспитанно шаркнул ногой сам Вовка.

И вот после его ухода разговор, один из первых же разговоров между Женей и комиссаром Мельниковой, совершенно естественно навел их на историю о таинственном следе и обо всем, что с ним было связано. Она очень заинтересовалась рассказом.

«Значит, этот мальчик как раз и поймал шпиона? У нас в полку об этом говорили, — написала она на бумажке. — Сколько ему лет?»

— Тринадцать.

— Какой он, однако, худенький!.. — не удержавшись, сказала больная.

— Ну, брат! Он жилистый, крепкий! Их вся порода такая! — строптиво возразил Женька. — Гамалеевская косточка!..

Тоня Мельникова подняла на Женю глаза.

— Как его фамилия? — слегка морща лоб, спросила она, совсем уже забыв, что разговаривать ей еще не разрешалось.

— Гамалей, Вовка… — ответил Женя.

Комиссар Мельникова задумалась. Лицо ее вдруг приняло совсем новое, незнакомое Женьке выражение.

Брови зашевелились, как у человека, который с трудом отгоняет от себя нелепую, но надоедливую мысль. Раза два или три она поднимала карандаш и бумагу. Наконец она снова не написала, а спросила:

— А кто его отец?

Женя внимательно посмотрел ей в глаза, стараясь понять, что ее встревожило. Он вдруг столкнулся с вопросом, касавшимся непосредственно Вовкиной тайны. Можно ли ее разгласить? Еще что скажет дед? Вдруг он узнает?

Но комиссар Мельникова смотрела на него таким беспокойным, ожидающим взглядом, что он не выдержал. А потом ведь она была комиссаром. Такой женщине, такому человеку все можно рассказать.

И Женя решился.

— У него нет сейчас папки! — сказал он и законфузился почему-то. — У него батька был — ну! Голова! Революционер! Ну, его казнили при царе. Повесили. В Сибири. У него и мамки нет. Круглая-прекруглая сирота! Уж я все расскажу. Мне моя мамка сказала. Его мать в тюрьме родила, в лазарете, а дед приехал его выхлопатывать… Ну, вот этот дед докторов или там сиделок деньгами подмаслил, они Вовку живо заграбастали, да ему… А ей, видать, сказали, что он умер… А она, видать, тоже недолго протянула, померла… А я…

Женька вдруг остановился. Он испугался. Антонина Мельникова, комиссар, лежала на подушках, бледная, закусив лубу, смотря перед собой широко открывшимися, огромными глазами. Руки ее плотно вцепились в больничный матрасик, она силилась не разрыдаться, по щекам быстро, одна за другой сбегали большие крупные слезы, а на всем лице ее светилось какое-то странное выражение — смесь радости, недоверия, надежды, ожидания.

Женя вскочил, хотел что-то сделать… Может — Сергей Сергеича?

Тоня Мельникова молча покачала головой.

— Спасибо… Спасибо, миленький, родной мой! — вдруг шёпотом выговорила она. — Достань мне бумаги, мальчик, и конверт. И марки. Достанешь?.. Только — поскорей!

Женя бросился в коридор, к сестрам. А комиссар Мельникова закрыла глаза рукой. Губы ее задергались, она стала похожей на самую обыкновенную рёву-девчонку.

— Сын! — бормотала она. — Неужели сын? Не верю!

Был крепкий ноябрьский денек, ясный, с легким морозцем. Ветви деревьев обмерзали на ветру; они звенели, как стеклянные.

Вова Гамалей едва досидел, занимаясь с дедушкой алгеброй и латынью.

Как только стрелка дошла до десяти, он сорвался с места. Дед нахохлился, заворчал… Не тут-то было! Мальчишка, точно одержимый, унесся в оголенные осенью молчаливые северные поля.

По полям этим теперь все время рыскали толпы окрестных мальчуганов. «Клады» и «сокровища» валялись там на каждом шагу. Около Туйполы на кромке дороги лежал например, автомобиль без колес — в первый день на нем еще работал клаксон. Возле Виттолова, говорили, увязнув в болоте, сидит полуразбитое орудие… А в кустах за Сузями нашли мертвого белого капитана. Раненный, он заполз в глушь и умер. Обнаружили его «по воронам».

Всюду обнаруживались теперь удивительные вещи, иногда очень ценные, иногда совершенно непонятные: чемодан с офицерским бельем, с письмами, щетками, заграничными духами; оброненные в грязь сверкающие хирургические инструменты. Ветер носил над землей листки белогвардейских приказов, никем не услышанных донесений; он опутывал столбы и кусты петлями телеграфной ленты. Неделю назад ее точки и тире еще кричали, грозили, заклинали о чем-то. Теперь они смолкли навек, стали историей, и колеса наших обозов все больше смешивали их с липкой грязью поздней осени.