Алла Драбкина - Мы стоили друг друга

Он сказал это до отвращения легко и игриво. Это был не тот Юлька, который поцеловал меня только что и сам испугался. И это был не тот Юлька, который врал про Галю. У того была длинная, тощая шея, и трогательная болячка от простуды на верхней губе, и смешные усы…

Это был Юлька, который заявился ко мне с друзьями (для чего-то они ему были нужны, эти свидетели), это был Юлька, который не удосужился взглянуть на бывшую одноклассницу Наташку, который так вот запросто поцеловал меня… Правда, после этого тут же стал другим. Но пока мы одевались, спускались по лестнице, заново привыкали к новым нашим отношениям — снова изменился.

Ревность во мне зашевелилась? Думаю, что нет. Слишком уж пренебрежительно он сказал все эго о какой-то женщине, да и пришел же ко мне, пришел, не к кому-то… Так что же так покоробило меня, почему я вдруг задохнулась и остановилась?

Я не хотела с ним ссориться, не могла, это было мне не под силу — поссориться с ним, потерять его хоть ненадолго. Я уже не могла потерять его, этот его единственный поцелуй приварил меня к нему накрепко. И все же я не могла сказать ни слова, сделать так, чтоб лицо мое не изменилось. А я чувствовала, как затвердевало, застывало мое лицо. И он тоже видел это.

— Да, как-то так вышло… Выпили. Ребята с работы затащили в Ликерку на танцы… Она так, ничего себе… Я а не думал! А она говорит — дома никого пет…

Он выдавливал из себя по слову, под конец уже почти кричал, заглядывая мне в глаза и пугаясь моего молчания.

— Что ты молчишь?! Я даже не целовал ее! Я даже… Но я же мужчина, черт дери! Это естественно.

Не могла я с ним поссориться! Злить всех других, злить кого угодно — это была моя любимая роль, но я не могла поссориться с ним, тем более что видела — от его самоуверенности ничего не осталось.

И еще я почему-то очень ясно видела эту бедную фабричную девчонку, скорее разведенную… Может, ребенок спал в той же комнате. С убогим лексиконом, с этими: «Катись колбаской по Малой Спасской» — ну конечно, эта девчонка была такая, иначе удержала бы его, и он не прибежал бы ко мне.

Я слишком много читала, вот в чем дело. Без скидок на возраст. И я не верила в дурных женщин — спасибо классикам.

— Что ты молчишь? — уже кричал Юлька.

Я выбирала слова. Я чувствовала, что от того, что я сейчас скажу, многое зависит.

— А как же ты мог не целовать? Ты поляк, Юлька… И разве поляки кукарекают? Разве поляки говорят плохо о женщинах? Разве могут не целовать?

— Я понял только одно: с этого нельзя начинать, — жалобно сказал Юлька.

…Потом я очень часто даже злилась на него за то, что он ни об одной женщине не говорил плохо. Он так яростно жалел всех подряд, что попадал в самые дурацкие положения.

«…С этого нельзя начинать…»

Однажды мне было очень плохо, и я, поддавшись слабости (чего не бывает), как-то очень неосторожно пококетничала с одним молодым человеком. Мы встретились всего-то пару раз, погуляли по городу. Мы были ровесниками, но он почему-то казался намного моложе меня. Не лицом, а так как-то… Поцеловались при прощании. Он сказал:

— Слушай, выходи за меня замуж.

— С чего это?

— Ты… такая… нежная… Ты не думай, у меня было много женщин, но я просто спал с ними… А ты… просто говоришь, а мне никогда так не было.

Если б ему, как Юльке тогда, было восемнадцать, то, может быть, я потратила бы на него время н слова. А ему было двадцать восемь.

— Не с того ты начал, — сказала я, и мне стало скучно.

Через два месяца он позвонил мне и сообщил, что женился. Он думал, что это меня расстроит. И напрасно. Я пожелала ему счастья… И не позавидовала его жене.

…А с Юлькой мы учились вместе. Никто и ничто — ни книги, ни фильмы, ни учителя, ни родители — не могли бы, при всем желании, заставить нас научить нас любить. Мы тогда верили только друг другу, мы сами сочиняли свою азбуку. Может, именно поэтому у меня потом ни с кем другим ни черта не получалось… Я говорила только на своем, очень трудном языке… Я была уверена, что этот язык единственно возможный…

После того как он сказал: «С этого нельзя начинать…», причем сказал он это сдаваясь, сразу стало легче.

Мы не разговаривали, а просто шли, взявшись за руки. Мы еще не знали, как следует нам теперь разговаривать в нашем новом, взрослом качестве. Еще долго никто не видел перемен ни в нем, ни во мне. Но мы-то знали, что так, как было, быть не может больше. А что впереди — не знали. И говорить все-таки нужно… Правду.

— Как хорошо, что ты позвонила мне, — сказал он.