Эльза Бадьева - Допуск на магистраль

Потом раскрыла одну за другой все папки, разложила их на столе.

— Видишь вот...

Петька вгляделся. В унылых канцелярских папках лежали письма, телеграммы, заявления, и в каждом обязательной, неизменной, главной была фраза:

«Прошу отправить на строительство Байкало-Амурской...»

Рыжая девчонка поморгала рыжими ресничками:

— А сколько, думаешь, у нас в стране райкомов?.. — И добила Петьку вопросом: — А у тебя, собственно, какая строительная специальность?

Петька ушел, но не сдался. Он засел в библиотеке: рылся в подшивках, штудировал журнальные статьи, запоминал названия, цифры, научные, инженерные, экономические выкладки и обоснования. Перерисовал карту-схему будущей магистрали. Он следил теперь за газетами, вырезал фотографии, корреспонденции с мест события.

А потом он стал выбирать маршрут.

Проще всего было, минуя Тайшет и Братск, доехать до станции Лена и оказаться в Усть-Куте, откуда, как только наведут мост через Лену, потянут строители на восток рельсы новой дороги. Но «проще» Петьке не хотелось. Он вычитал как-то в газетах, что географический центр трассы — в районе поселка Тындинский, что к нему от маленького полустанка на Транссибирской магистрали ведут ветку и что называется полустанок, построенный в давние дореволюционные времена, не как-нибудь, а именно Бам. Последнее не то чтобы удивило Петьку — повергло в изумление. Почему? Откуда такое современное название? И вообще, что это за малый Бам? Газеты не давали ответа. И тогда он сразу решил: именно туда и поедет.

На картах названия Бам он не нашел, как ни старался. Пошел к железнодорожным кассирам, но и они, полистав свои справочники, развели руками: нет такой остановки. Посоветовали взять билет до Большого Невера, сказали: «Где-то там, близко». И Петька отнес в комиссионку свой ФЭД, увеличитель и даже франтоватую репортерскую сумку из желтой кожи, на которую заглядывались модничающие девчонки.

Рассудил так: «Заработаю — куплю, А пока не до фотографии. Жить придется в палатке, работать за троих».

Продали все это очень скоро, и Петька доволен был, что не надо просить денег у матери, но в то же время и стыдился тайной своей распродажи. Ждал удобного момента открыться, но его не было, и ему пришлось скрывать до тех пор, пока она сама не спросила, не выкрикнула в сердцах: «Собрался!.. На что поедешь-то?» Крик этот, отчаянный и чуточку торжествующий, выдавал слабую ее надежду: ну чем же еще его задержать?.. Она собиралась крикнуть еще, что не даст денег: «...и не думай, и не проси!..», но он опередил ее, сказал:

— Ты не ругай, мама. Я аппарат продал. На билет и на первое время хватит. До получки...

И вот он ехал на БАМ. Ехал уже пятые сутки. Давно осталась позади Чита с симпатичным старомодным вокзалом, кедровыми орешками в станционном киоске и веселыми демобилизованными солдатами на перроне. Погоны и околыши на фуражках солдат зеленые — граница близко. Осталась большая станция со странным названием Могоча. Город из окна вагона был виден лишь десятком-двумя домов — современных многоэтажных, белых и розовых, ступеньками сбегавших по склону сопки и исчезавших где-то там, в низине, в руслах городских улиц. Над Могочей в разных местах висели сразу шесть вертолетов. Два из них, повисев, медленно и как-то вроде бы праздно стали заходить на посадку. А солнце в это время опустилось за соседнюю сопку и светило, пламенело оттуда, поджигало вечернее небо. Потемневшая сопка показалась Петьке похожей на гигантскую печную заслонку, которая с трудом сдерживает рвущееся наружу пламя.

В закатном красноватом свете играли бликами живописно сколотые вдоль полотна серо-розовые стены каменных коридоров. Отступив на почтительное расстояние, проплывали бесконечные сопки, еще зеленые, слегка подпаленные наступающей осенью. Кое-где редкими костерками пылали осины. То спокойно и плавно, а то словно спеша и потому спотыкаясь о камни, текли реки. А одна из них — Черный Угрюм — особенно долго текла рядом, и поезд, казалось, торопился убежать от нее: гремел над нею мостами, прятался в распадках меж сопок, а она настигала снова, появляясь вдруг совсем с другой стороны, и опять несла свои воды рядом с дорогой и к вечеру становилась действительно черной.

Петьке нравилась эта река постоянством, она успокаивала его своим верным соседством, а когда узнал он от попутчиков, что есть где-то еще и Белый Угрюм и что обе реки, сливаясь, дружно текут потом в одном русле, он усмехнулся самоуверенности катившего по рельсам поезда, возомнившего себя подгоняемым такой прекрасной рекой.