Эльза Бадьева - Допуск на магистраль

— Твой.

Помолчал. Поправил смявшийся белый воротничок. Провел ладонью по ее голове.

— А сейчас иди спать. Завтра нам рано подниматься.

Он сказал это так, словно все было решено и давно оговорено ими. И Алена послушно встала.

— А мне что-нибудь надо... взять с собой?

— Лилия Петровна, наверно, уже собрала, — лукаво, заговорщицки улыбнулся Антон Николаевич.

И Алене стало весело и легко, и захотелось скорее, сию же минуту, поехать с ним на Урал, о котором она ничего не знала, кроме того, что есть там Уральские горы и зимой бывает очень холодно.

Они прошли темным, пустым коридором, вышли во двор.

Она зачем-то вытерла о платье горячую, сухую ладошку, несмело протянула руку и в темноте сразу же нашла руку Антона Николаевича, протянутую ей навстречу. И, чтобы дорога через двор была дальше, чтобы дольше идти вот так — за руку, она пошла совсем-совсем медленно, и Антон Николаевич тоже пошел медленнее и сказал шепотом:

— Попадет нам с тобой. Ни в одном окне свету нет.

— Попадет, — весело согласилась Алена и мысленно счастливо повторила: «Нам с тобой».

Они дошли до спальни, Алена скользнула в комнату, а он еще постоял за дверью, и она чувствовала, что он стоит, а потом услышала осторожные, затихающие шаги. Она послушала их и, не зажигая света, не переставая улыбаться, разделась, забралась под одеяло. И, уверенная в том, что до утра не сомкнет глаз, тут же заснула.

А утром ее разбудил шум в спальне. Девчонки, повскакав с постелей, еще не одетые, суетились и спорили, Алена тоже вскочила и уже готова была включиться в общий суетливый шум, но вдруг вспомнила, что это ее последнее утро в детдомовской спальне, и притихла. И девчонки сразу же, как только увидели, что она проснулась, смолкли. И смотрели на нее с любопытством и неумело скрываемой завистью. Они уже знали...

Потом все было как во сне, а вернее, как в Алениных самых радужных мечтах. К ней приходили проститься ребята из других групп, ей говорили приятные, ласковые слова, почти все что-нибудь ей дарили: кто — почти новый, только что начатый карандаш, кто — засохшую, сбереженную от праздничного чая конфету.

Валентин Кузьмич принес полосатый мешочек с ее детской одеждой и, не доверяя его Алене, отдал Антону Николаевичу. Лилия Петровна подарила книгу «Три мушкетера» и фотографию их группы, сделанную заезжим фотографом. Тетя Глаша испекла на дорогу яблочный пирог. Митька Круглый долго не показывался, а появившись в последний момент, торопливо сунул ей плоскую конфетную коробку, перевязанную веревочкой. Поймал вопросительный ее взгляд и стеснительно попросил:

— Не смотри сейчас, ладно?

Но Алена не утерпела. Как только он отвернулся, открыла крышку коробки, заглянула внутрь. Там, на тоненьком слое ваты, лежали разноцветные стеклышки. И среди них то, розовое, через которое она впервые увидела Антона Николаевича. Наконец предотъездная процедура была закончена, и все детдомовцы высыпали во двор. Даже те, кто занимался с первой смены, прибежали запыхавшись, — не то отпросились, не то сбежали с уроков. Валентин Кузьмич забросил в повозку вещи, подсадил Алену, кивнул Антону Николаевичу — мол, пора ехать — и взялся за вожжи. Кто-то открыл ворота, кто-то первым крикнул «Счастливо!», и все замахали руками, закричали прощальные слова. У Алены подкатил к горлу тугой комок, и она не могла кричать, а только махала, махала рукой и все высматривала среди столпившихся за воротами ребят тощего конопатого Митьку.

Лошадь бежала бойко, и толпа, и детдомовские ворота быстро отдалялись, уменьшались, уходили из Алениной жизни. И одновременно с этим уходила куда-то все утро согревавшая ее радость и поднималась затаившаяся до поры до времени холодная, как зимний сквозняк, тревога. А когда Валентин Кузьмич простился с ними возле автобуса, крепко обнял Алену и погнал лошадь назад, а автобус, натруженно гудя мотором и скрежеща изработавшимися металлическими суставами, рванулся вперед по дороге, Алене совсем стало грустно.

Автобус был переполнен. Антон Николаевич устроил ее третьей на сиденье возле худой, некрасивой женщины с заплаканными красными глазами, а сам встал около, оберегая от толкотни и давки.

Некрасивая женщина шепотом переругивалась с мужчиной, сидевшим у окна. Алене не было видно мужчину, только слышался простуженный, скрипучий его голос, раздраженно, зло отвечающий спутнице. Женщина сидела неестественно прямо, держала на коленях руки с желтыми плоскими обломанными ногтями и зажимала в одной истертый старенький кошелек. В ногах у них лежал мешок и позвякивал о ножку сиденья тусклый алюминиевый бидон.