Юрий Абдашев - Ветер удачи

Но лично мне до нее нет никакого дела. Она ни с какой стороны не тревожит моего воображения. Я все чаще думаю о Тане, и мне даже немного обидно за весь этот ажиотаж вокруг Леночки. На мой взгляд, Таня заслуживает внимания гораздо больше, хотя она и старше меня лет на десять. Когда я встречаюсь с нею, то чувствую, как у меня горячей кровью наливаются уши и сердце начинает работать вразнос.

Однако предаваться мечтам у нас не оставалось времени. И даже сны мы видели редко.

Весь ноябрь простояла сухая и теплая погода. В скверах и на улицах жгли сметенные в кучи тополиные листья, и горьковатый белесый дым разносило по городу. В конце месяца нам объявили, что все училище на несколько дней выедет в предгорья на учения по отработке нового БУПа — боевого устава пехоты, который приказом наркома обороны был только что введен в действие.

Пятидесятикилометровый переход занял у нас полный день от рассвета до темноты. Однако задача наша была облегчена тем, что минометы, противогазы и вещмешки были отправлены вперед на повозках. К тому же нас не отвлекали бесконечными «вводными». Место, куда мы направлялись, находилось невдалеке от селения, носившего романтическое название Горный Орел. Тут ощущалось близкое дыхание снежных гор. Их зазубренные вершины вставали сплошной стеной.

Мы знали, что такое тактические учения, и готовились к худшему. Тем приятнее все были поражены, когда увидели у лесной полосы целый палаточный городок с расчищенными дорожками и площадкой для общих построений. Я не задавался вопросами, кто и когда возвел этот чудо-город. Наскоро поев и получив разрешение на отдых, мы разошлись по отведенным палаткам, повалились в свежую солому и уснули мертвецким сном.

Палатки были настолько большими, что в каждой из них свободно размещался взвод. Для комсостава стояли палатки поменьше. Самая просторная была выделена под штаб. Днем, когда становилось тепло, стенку ее с одной стороны поднимали, и тогда можно было увидеть огромный дощатый стол с разложенными картами и склоненных над ними штабных командиров.

Наш палаточный лагерь окружен полями еще не убранной кукурузы с пожухлыми, покоробившимися листьями. На ветру они издают бумажный шелест. Видимо, у колхозников до этих полей не доходят руки. Кто остался в колхозах — одни старики да старухи.

На следующее утро нас повели в овраг, где было оборудовано стрельбище. Там на деле нас знакомили с противотанковыми ружьями. В ожидании своей очереди мы валялись на ржавой траве, лениво перебрасываясь словами.

Рассветные часы в лагере великолепны. Утренняя свежесть по-особому оттачивает чувства и мысли. Острее воспринимаешь пряные запахи увядающих трав и опавшей листвы. Косые лучи раннего солнца блестят в тончайшей паутине, и стоят, словно из кованого серебра, стебли кукурузы, облитые холодной росой…

— Сейчас бы ото недельку в санчасти пофилонить, — мечтательно вздыхает здоровяк Радченко, и его могучая челюсть еще больше выдвигается вперед.

— И чтоб завтрак в постель, — поддерживает его Сорокин. — Котелок каши с тушенкой и луком…

— Ну и вкус, — баском посмеивается Витька Заклепенко. — Кашу ты и в столовой полопаешь. А тут надо бы что-нибудь такое, особенное. Например, свиные сосиски с тушеной капустой и горчичкой. Пойдет? Заливное из судака с хреном. А потом к чаю можно поджаренный хлебец, чтоб масло на нем таяло, и несколько ломтиков чайной колбасы.

— Ото еще важно, кто подаст, — рассуждает Радченко. — Если бы та сестричка…

— Леночка? — смеется Сорокин.

— Не, она не в моем вкусе. Ота, — он хлопает себя по бедрам и пошире разводит ладони, — ряба! Бэрэшь у руки — маешь вэщь.

Сорокин весело хихикает. Я чувствую, что мне в лицо направили пламя паяльной лампы.

— Ты о ком говоришь? Кто рябая? — тихо произношу я, приподнимаясь на локте. Рука моя дрожит, и странный холодок сползает вниз от затылка. Мне даже кажется, что я слепну от ярости.

— Хлопци, чи вин сказывся? — пожимает плечами Радченко.

Я поднялся и подошел к нему:

— Ты, морда, бери свои слова обратно, иначе я перегрызу тебе глотку.

— Кончай, — успокаивает меня Витька и, не вставая с земли, пытается поймать за ногу.

— Замовкни, Абросимов, — угрожающе приподнимается Радченко. — Я тэбэ ось так, одним пальцем пэрэшибу, як суху макарону.

Теперь мы стоим рядом, напружинившись и стиснув кулаки. Я пытаюсь сглотнуть слюну, но гнев спазмой сдавил мне горло. И я, почти не размахиваясь, с поворотом корпуса бью его в челюсть.