Анатолий Хорунжий: Неоконченный полет

Но вот аккордеонист собрал голубые мехи, покорно наклонил голову, вытирая платком вспотевшую сияющую лысину.

— Браво, маэстро!

— Битте, «Ла Габанеро»!

— «Роза мунде»!

Музыкант снова сыпанул в галдеж дробным залихватским перебором.

А полковник никак не может забыться среди веселого ералаша, никак не может с ним слиться.

Как раз перед ужином он познакомился с новой шифровкой главной ставки, в которой оценивались результаты наступления советских войск под Москвой, упоминалось об активных действиях партизанских отрядов в немецком тылу. Фюрер снял с командных постов трех генералов и шесть полковников. Каждое слово шифровки источало злость фюрера. Отдельным пунктом в ней приказывалось беспощадно расправляться с теми, кто поддерживает партизан.

Все это, конечно, мало касалось непосредственно полковника Тормана. Его авиационная группа блестяще выполняла оперативные стратегические задания: до осени она базировалась на побережье Атлантического океана и бомбила Англию, теперь она больно бьет в самую грудь России, разрушая мосты, заводы, станции на пути будущих летних наступлений немецкой армии. До фронта отсюда далеко — стокилометровое расстояние лежит броней между ним и аэродромом. Вот если бы не эти партизаны!.. При упоминании о них у полковника по спине пробежал морозец, и он помимо воли оглянулся назад, на окно.

Из той же шифровки он узнал, что небольшие партизанские отряды предпринимают неожиданные нападения на мелкие гарнизоны, молниеносно их уничтожают и пропадают в лесах и селах, как вода в песке. Спадщанский лес, Буда, Есмань, Хутор Михайловский, Хинель приводились в той шифровке как районы возможного проникновения партизанских групп. Как раз здесь, среди этих населенных пунктов, находился центральный аэродром ударного авиационного соединения полковника Тормана.

Когда полковник думал об этом, ему казалось, что вот-вот в тишине раздастся взрыв. Он никак не мог освободиться от гнетущего ощущения, вызванного шифровкой.

Торман всеми пальцами мягкой белой руки мелко забарабанил по столу. Худощавый, в начищенных сапогах, в кителе с сияющими пуговицами, адъютант вскочил из-за своего столика, что стоял у двери, и вытянулся перед полковником. Он большим усилием сдерживал себя, чтобы не показать, что хватил лишку, и все-таки излишне фамильярно улыбнулся. Это не понравилось полковнику. Он сердито посмотрел на адъютанта — словно толкнул его взглядом.

— Где комендант? Почему не звонит по телефону?

Адъютант застыл. Шевельнулись только губы:

— Господин полковник, комендант скоро будет здесь с хорошими вестями.

Взгляд Тормана потеплел, и его нежное, полное, холеное лицо приняло более бодрое выражение. Действительно, что это его так беспокоят те незадачливые разведчики? Когда на них с высоты кинулись его «мессеры», у тех неудачников, видимо, в глазах потемнело. Убегали они без оглядки... света белого не видели, не то что аэродрома. Разве орлам Тормана впервой сбивать разведчиков, которые случайно натыкались на его аэродром? А этот советский летчик был все-таки чудаком. Почему он не пошел на посадку за истребителями, когда те пуганули его и затем буквально обсели? Слепой фанатик!.. Ловкий Майнгольд не истратил и половины боекомплекта на то, чтобы пустить его на землю полыхающим... Вот если бы выловили всех из его экипажа, было бы прекрасно! Для него, для Тормана, один из них в этих лесах хуже целого полка пехоты, который где-то там, за линией фронта. О, эти партизаны!..

Чьи это шаги под окнами? Кто там ходит?!

Торман вскочил. Столик пошатнулся. Пугливо вздрогнул высокий бокал, равнодушно покачнулась пузатая бутылка. В зале вдруг умолкла музыка, притих шум. Но почему все-таки он встал? Да, он ведь еще не произносил сегодня ни одного тоста. Даже не поздравил за этим дружеским ужином капитана Майнгольда с новым Железным крестом.

Открылась дверь. В клубах дымного холода появился заиндевелый комендант.

За пять часов он объездил на санях большой район, ища советских летчиков с подбитого самолета, — и все напрасно. Но когда он собрал солдат, которые носились по селам и хуторам, ему доложили, что один из них где-то в лесу наткнулся на след, уводящий в глухие овраги, и поехал по следу. Солдат пока не вернулся. Фельдфебель, который обыскивал с группой другой район, возвратился в назначенное место, отрапортовал коменданту и передал ему часы, будто бы подобранные на следах убегающего экипажа. Часы остановились, на ремешке замерзла свежая кровь. Фельдфебель, видимо, что-то утаил. докладывая. Но зачем нужны коменданту подробности, если он уже и этой находкой оправдывал себя перед полковником? Молодец фельдфебель, что не спрятал часы в карман. Коменданту пришлось бы где-то пропадать, может быть, всю ночь, пока не вернется солдат, который поехал по следу. А так он мог вернуться в теплые казармы, ему есть о чем доложить. Подавая полковнику находку, он имел все основания уверить его в том, что все концы к розыскам находятся у него в руках и сегодня ночью или завтра утром он доставит полковнику по крайней мере одного советского разведчика, живым или мертвым. Комендант знал, что, если он этого не сделает, быть ему на переднем крае, в окопах, там, где солдаты и офицеры гибнут как мухи.