Иван Рахилло - Первые грозы

— Ты, брат, ещё сосунок. Успеешь холку набить. Топай-ка домой да перетаскивай в погреб постель, пока не поздно. В погребе-то оно спокойней будет...

Дядько расположился на подоконнике и, высунув кончик языка, старательно прикреплял к винтовке ремень от штанов. Пристроив его покрепче, он со счастливой улыбкой погладил ладонью гладкий приклад и ловко повесил винтовку на плечо.

— Вот и готово! — весело сказал он самому себе, но, заметив горящий взгляд Мити, сердито подтянул спадающие штаны.

— Ты чего тут, а? Или по шее захотел?.. Ишь ты, гусь какой выискался — воевать ему!

— Товарищ Дядько...

— Ну что ты заладил: товарищ да товарищ! Оружия я тебе не дам, а на заставу, так и быть, с собой возьму, будешь телефонную линию тянуть. Ты хотя небось плохо по деревьям лазишь? — поддел он с простоватой хитростью.

Митя покраснел и обидчиво засунул руки в карманы.

— Товарищ Дядько, я работал линейным монтером. Я даже на руках могу ходить.

— Ишь ты!.. А то знаешь, как линию тянуть? Где за дерево, где за дом, а где и за водосточную трубу приходится цеплять...

— Хоть на церковь смогу забраться, мне наплевать!

— Гляди, проплюёшься. Иди домой, поспи, а в два часа ночи приходи сюда. Понял?

— Понял, товарищ Дядько.

— Постой, чуть не забыл... На улицах патрули, задержать могут. Запомни: пропуск — «Курок», отзыв — «Курск»... Но, гляди, никому ни слова, понял? Ты теперь человек военный. Покедова!

Счастливой походкой Митя смело зашагал по мостовой. Он чувствовал себя хозяином города.

«Пароль — «Курок», отзыв — «Курск»...»

* * *

Вот он, знакомый переулок, старое крылечко и калитка. Железное кольцо звякнуло на ней таким родным, сердечным голосом. Кривая акация с вырезанными на коре именами: Поля + Митя и Сашка = дурак. Тут прошла Митина жизнь. Митин отец работал переплётчиком в типографии. Ему запомнились светлые вислые усы и отцовская походка. Отец был участником первой революции. У них в сарае хранился зарытый в землю печатный станок. Однажды, Мите тогда шёл шестой год, владелец соседнего дома Хорьков донёс на отца. Пришла полиция и откопала станок. Отца забрали. А через два дня его, избитого, привезли домой, где он промаялся немного и помер. Митя остался с матерью. Сын Хорькова Сашка завидовал Мите, когда он в чистой и наглаженной рубахе ходил с матерью по праздникам навещать на кладбище отцову могилу. У Сашки в семье ещё никто не помирал, Митя знал этот недостаток Сашкиной биографии и потому всегда вышагивал мимо двора своего соседа важно, с чувством превосходства. Через некоторое время он понял всю горечь постигшего их несчастья: Сашку отец устроил в гимназию, а Мите пришлось поступить работать на электростанцию. Мать стирала у чужих людей бельё, белила чужие хаты, ходила мыть полы, но её заработка едва хватало на полуголодную жизнь.

Митя любил читать книги, и старый библиотекарь, Николай Иваныч, разрешал ему рыться на полках. Библиотекарь лично знал отца — тот переплетал ему книги. Но мать не выносила, когда Митя брался за чтение.

— Мы не баре за книжками рассиживаться, — говорила она. — Работать учись, неча дурака валять.

Митя воровал в соседнем монастыре свечи и наслаждался чтением в погребе; мать его, бывало, бегает, ищет, а он сидит себе потихоньку где-нибудь за бочкой с солеными огурцами и читает при свечке. Здесь, в погребе, он скакал на диких мустангах, охотился с индейцами, плавал на быстрых бригантинах и вместе с Колумбом открывал Америку.

* * *

Кто-то потянул калитку.

Попыхивая приветливым огоньком трубки, в калошах на босу ногу вышел за ворота Никита.

— Целый арбуз одолел, — прогудел он, похлопывая себя ладонью по животу, — хочу на звезды полюбоваться.

Никита Шалаев — знаменитый гармонист и живёт в одном дворе с Митей.

Незадолго до германской войны Никиту возили в Петербург показывать самому царю. Он выступал на дворцовом концерте. Царю игра самоучки очень понравилась, и он подарил Никите специально заказанную за границей гармонь, с клавишами на левой стороне: Никита был левшой. Гармонь была исполнена мастерски: тон, наружность, меха — всё вызывало восхищение и зависть у знакомых.

В 1917 году, в самом начале революции, на площади, перед толпой на трибуне появился Шалаев: под левой рукой он держал царский подарок, а в правой топор. Он произнёс единственную в своей жизни речь из трех слов:

— Долой царские милости! — И, поставив знаменитую гармонь на барьер, вдребезги разнёс её топором.