Деревенские адвокаты

В карауле у клети стоял один такой — Ахметгареем звали. Как и положено всякому охраннику, только весна — и начиналась у него «куриная слепота», а чуть за полночь — клонило ко сну. В предрассветную темь взял Муратша свою короткотулую, мохнатую темно–гиедую лошадку под уздцы и пошел на задворки муллы Мусы. Кооператив занимал остатки надворных построек муллы. Возле клети сидел на чурбаке и, посапывая, дремал сторож. Не дремал даже, а совсем уже в сон уплыл. Воровского нюха и разбойничьей хватки в Муратше достаточно. Двух минут не прошло, а мешок с изюмом уже лег на хребет гнедка. Хрустнула при этом у злодея увечная поясница, однако не переломилась. Изюм Муратша зарыл в стогу сена за соседним гумном. Но пока вернулся домой, не отпускала его тревога. Казалось, что кто–то тайно шел за ним по следу и при этом тоненько кому–то подсвистывал. Но пришел домой и понял: свистело в собственном его носу. Однако тревога не оказалась пустой. Кто–то все же приметил на задворках у муллы длинногривого битюга. Охранник Ах–метгарей тоже слышал сквозь сон: тихонько, чуть–чуть постукивали копыта. А лошадь, коли она праведными путями ходит, так осторожно, так боязливо ступать не будет.

Приехавший в тот же день из Ак–Якупа худой крючконосый милиционер Худайдатов вызвал Муратшу в контору кооператива и, как говорится, прижал к стенке:

— В Кулуше других воров нет. Так что отпираться и не пробуй, признавайся сразу! — И большой его кадык так и заходил — то вверх, то вниз.

— Так ведь… и без меня в округе воров хватает. Вон калкановские…

— Конечно, хватает. Однако здесь твоя работа. Порядочный вор ради мешка изюма за тридевять верст магазин грабить не притащится, пачкаться не будет.

— Был бы изюм… может, и запачкается, — обиделся вор. Кому понравится, когда профессию задевают?

— Ты, Муратша, меня знаешь. Я тебя насквозь, до потрохов вижу. Ты лучше не тяни, верни изюм. Вернешь — писать на тебя, бумагу изводить не буду. — И для убедительности добавил по–русски: — Черт с тобой!

Муратша не корысти ради сотворил это, а из душевного томления. Но в каждом ремесле своя премудрость есть, своя тайна, свое достоинство. Ловко украсть для вора доблесть, а со следа сбить, украденное скрыть — доблесть вдвойне. Муратша не теленок, на мякине выросший, так просто ему веревку на шею не накинешь. Если на месте схватят — пусть хоть бока обломают или на суд потащат, тогда дело другое.

— Ну, чего застыл?

— Не застыл. Так стою.

— Я тебя выследил, подлая твоя душа. И другие твои злодейства известны. Думаешь, про лекаревские похождения не знаю? Испугались они, что сдох ты, потому лишь молчат.

— По пьянке сцепились, чего меж знакумов не бывает. Сами же и уладили.

— Уладили они! Не заливай! Про корову в лаптях тоже знаем.

— Что? Корова в лаптях? В первый раз слышу! — Муратша посчитал, что тут нужно расхохотаться.

— Рот–то не дери! Ну ладно… Где прошлой ночью был?

— На рыбалке! — и сам не ожидал, как выпалил тот. Сказал бы «дома», и все.

— Свидетель есть?

— Ну, свидетель… Кто же без свидетелей ходит?

— Кто? Приведи его сюда.

— Когда?

— Сейчас же!

— А если дома нет? Время–то горячее!

— Дождись, когда вернется.

— Так сразу и отправляться?

— Отправляйся.

— Эх, товарищ Худайдатов, важные свои дела отложил, ездишь, хлопочешь, себя не жалеешь… — остановился в дверях Муратша.

— Ступай куда сказано! — ответил милиционер и даже головы не повернул.

Тот ушел. Худайдатов свернул самокрутку, закурил. «Ишь, налим! Ничего, за хвост не ухвачу, так за жабры тебя возьму, окаянный. Я тоже рыбак не из растяпистых», — подумал страж закона.

…Прежде Муратша у Нурислама даже через порог не шагнул, глотка воды не испил. Но теперь направился прямо к нему. Отделившийся от отца молодой хозяин сидел возле новой, сложенной из ольхи клети и стругал рукоять косы. Молодые на ноги встали быстро, обжились, Баллыбанат тоже оказалась хозяйственной и расторопной. За шесть лет два мальчика и одна девочка из избы во двор на четвереньках выползли… Вон старший — уже по примеру отца сидит и стругает что–то.

— Ассалямалейкум, сват Нурислам, — издалека приветствовал Муратша.

Нурислам поднял голову. Появление Муратши показалось ему странным.

— Вагалейкум–салям… Муратша–агай! Проходи, вот сюда изволь! — он показал на крыльцо клети, прислонил рукоять косы к углу сруба, но сам не сел — так и стоял перед гостем.

В том, что Муратша назвал его сватом, кое–какой смысл был. Со стороны Баллыбанат какой–то их сват тоже Му–ратше сватом приходится. Но не общались, в гости друг к другу не хаживали, так что родство–свойство их было вроде того заячьего супа из анекдота — что вкусом, что прозрачностью. Или, как русские говорят, седьмая вода на киселе. Муратша, усевшись, поднял ладони к лицу и пошептал молитву: