Деревенские адвокаты

НЕ БЕЙ ЕГО!

Представить, каким был Курбангали бойким, быстрым, подпрыгивающим на ходу, как трясогузка, мальчишкой, а Нурислам живым, смышленым, верящим всем своим выдумкам сорванцом — еще можно. А вот каким ребенком был высокий, грузный, с размеренными движениями и веским словом Кашфулла — вообразить трудно. Однажды Нурислам в досаде на друга, опоздавшего на чествование новорожденного младенца, сообщил гостям: «Кашфулла ведь и мальчишкой был — бегать не умел, шагом только ходил». Однако на сей раз Враль сказал напраслину. Детьми они все трое и бегали, и прыгали, и падали, и ушибались. Словно бы совсем недалеко остались те дни, вон там, за Казангуловским взгорьем…

За два года до первой с германцем войны в ауле началось новое обучение. Откуда–то приехал учитель — с длинными черными волосами, бледным лицом, в коричневом суконном казакине и в круглой из серого каракуля шапке, звали его Махмутом. Хоть и тридцать уже, но еще холостой. До этого ни случая, ни достатка, чтобы жениться, не было.

В доме, где прежде было медресе муллы Мусы, с соизволения самого муллы открыли школу. Не только учили читать на родном языке, но и писать и даже считать. До этого три ровесника всю долгую зиму в медресе пытались заучить наизусть «Иман шарты»*.

* «Иманшарты» — свод первоначальных проповедей ислама.

Кашфуллу отец в школу не отдал, отвез его в Каран–елгу, в медресе знатока Корана слепого Мунасифа, внес рожью годовую плату и оставил там. Гариф–агай был человек темный, но в учение пророка верил усердно и праведно, вот и хотел младшего сына, последыша своего, направить путем истинной веры.

Отцы же Курбангали и Нурислама — шапочник Кабир с редкой и седой, как ковыль, бородой, который шил на всю округу тряпичные шапки без ушей — их еще у нас «жалкими» называют, и Заяц Шайми (пугливым он не был, Зайцем прозвали за длинные, торчком стоявшие уши), единственный на весь аул, кто курил трубку и промышлял тем, что круглый год ходил в извозе, — так вот, шапочник и Заяц выбирать своим сорванцам пути, какими должно им постигать истину, не стали. День–деньской по улицам мерзлые конские яблоки не пинают, дни не тратят, зря лапти не рвут, то и ладно. И только подморозило, Курбангали Шапчонка и Трубка Нурислам вместе с другими мальчишками помладше и постарше отправились в «школу». Прозвания у них были от рождения, от отцов достались. Но скоро они обзавелись собственными прозвищами.

Удивлялись дети: к середине зимы они, что в книге читали, уже сами и понимали, коли спросят, могли ответить, все рассказать. Есть, конечно, и тугодумы. Вон Мутахар с Базарной улицы. Учитель спросил его: «Сколько будет к трем прибавить три?» — «Много», — ответил Мутахар. Учитель Махмут, человек горячий, вмиг закипает, порою непоседливым шалунам уши накрутит, порою длинной палкой, которой показывает написанные на доске буквы, отвесит по макушке. А сам то и дело кашляет. Порою так удушье схватит — стоит, шевельнуться не может. А как отпустит удушье, лицо у него белое–белое, а потом становится желто–пепельным. Но когда начнет говорить, все ему в рот смотрят, оторваться не могут: урок не только объяснит, еще и разжует и в голову вложит. Есть у него такое обыкновение: глуповатых, если даже урока не знают, он не ругает. Но смышленым лентяям, самоуверенным умницам, башковитым разгильдяям при каждом случае задаст взбучку. «Ума я вам дать не могу. Как ум напрягать, как знания собирать, вот чему я вас, упрямцев, стараюсь научить!» Дети этих его слов до конца понять не могут, но видят, как надрывается этот больной дяденька, как старается для них.

В комнате с четырьмя окнами на длинных низких скамейках сидят около двадцати мальчишек от девяти до тринадцати лет, на коленях у каждого кусок обструганной доски. На уроках доска эта — собственный стол ученика, а прошли уроки — можно сесть на этот стол и в полное свое удовольствие скатиться с горки.

Махмут–агай только что прочел вслух стихотворение Габ–дуллы Тукая «Гали и Коза».

С козой подружился Гали с давних пор.

Вот смотрит подружка в окошко на двор.

Гали ее кормит травой молодой.

Коза благодарно трясет бородой.

Мутахар, сидевший как завороженный, вытаращив свои большие круглые глаза на учителя, пробудил в том какие–то надежды.

— Ну–ка, Мутахар, скажи нам, почему коза трясет бородой?

Долговязый тринадцатилетний подросток встал. Коли спрашивают, надо вставать — это он еще с первых дней усвоил. Но представить себе козу из книжки не смог. Потому спросил сам: