Евсей Баренбойм - Доктора флота

— Дикость, — шептал Миша, грызя ноготь указательного пальца. — Бессмысленно зубрить, как зубрили священное писание бурсаки Помяловского.

Каждая мельчайшая косточка или сустав, дырочка, ямочка, утолщение или отросток имели свое латинское название, которое надо было знать наизусть. Курс латыни не поспевал за стремительными темпами изучения анатомии, и латинские термины были курсантам попросту непонятны. Опасность получить на зачете третью двойку заставила Мишу зубрить. При его феноменальной памяти через неделю он знал все. Некоторые страницы учебника Тонкова он мог воспроизвести наизусть. Ребята обращались к нему за справками, как к энциклопедии Брокгауза и Эфрона. В последние два дня перед зачетом Миша отдыхал. Учить было нечего.

В пятницу вечером человек тридцать курсантов собрались у дверей анатомического зала, чтобы в третий раз попытаться сдать злополучный зачет. В зал быстрыми шагами вошел профессор Черкасов-Дольский. Со слов старшекурсников было известно, что Черкасов-Дольский крупнейший в стране анатом, автор десятка книг и сотен научных работ, с одного взгляда может отличить правую лапу медведя от левой. Он великолепный рисовальщик, палеонтолог, сочиняет стихи. Ему приписывалось авторство стихотворения, которое ходило по курсу:

— Неплохо, — засмеялся Миша, прочитав профессорский опус. — В основе лежит абсолютно разумная мысль. И лаборантка Галя прочно вошла в историю русской поэзии. А вообще, ребята, надо быть оптимистами. Чем человек больше знает, тем он снисходительнее к другим. У нас появились шансы.

Но профессор вскоре ушел, а вместо него прибежал ассистент Смирнов и сообщил, что зачет профессор поручил принимать ему. Смирнов еще относительно молод. У него всегда недовольное лицо с опущенными углами рта, тяжелая нижняя челюсть, за которую курсанты прозвали его Мандибуля.

— Зайцев? — спросил он у Миши, когда тот в числе первых вошел в анатомичку. — Третий раз сдаете? Но теперь, наконец, выучили или снова будете плавать, как потерявший руль парусник?

— Кажется, выучил, — сдержанно ответил Миша, твердо зная, что готов ответить на любой, самый трудный вопрос.

— Ну хорошо, — Смирнов на миг задумался. — Из скольких костей состоит таз?

Вопрос был настолько прост, что Миша на секунду опешил. Нечто вроде того, как если бы у него спросили, сколько пальцев на ногах или зубов во рту.

— Из подвздошной кости, крестца и копчика, — четко ответил он.

— Вы, Зайцев, русский язык понимаете? Я не спрашиваю, из каких именно костей, а интересуюсь только количеством.

— Из трех, разумеется, — сказал Миша.

Смирнов демонстративно достал свой блокнот и против фамилии Зайцева пока еще тонким карандашным штрихом стал рисовать двойку. Миша похолодел. То, что таз состоит из крестца, копчика и подвздошной кости, было столь же очевидно, как и то, что у него две ноги.

— Подвздошная кость в процессе развития ребенка срастается из трех костей. Если иметь в виду это обстоятельство, то таз состоит из пяти костей.

Двойка против его фамилии в блокноте Смирнова стала проявляться отчетливее. «Неужели не сдам зачет в третий раз?» — с ужасом подумал Миша, и его сердце отличника забилось так быстро, что он вынужден был прижать его рукой. Вдруг его осенило. Как осенило когда-то Ньютона или Александра Попова, изобретшего радио: «Болван! Таз же состоит из двух подвздошных костей».

— Из четырех костей, — сказал он.

Больше Смирнов ничего не спрашивал.

— Идите, Зайцев, — сказал он, брезгливо поджав губы, и Мише показалось, что в его голосе прозвучало презрение. — Ставлю вам тройку с двумя минусами.

До вечера Миша ходил под впечатлением злополучного зачета. А затем произошло событие, сразу заставившее забыть о нем. Ночью Миша заступил дневальным по роте. Он сидел возле тумбочки в конце коридора и учил английские слова. Его мозг не терпел бездеятельности и требовал постоянной работы. Миша все время что-то читал, заучивал, выписывал из книг. Даже в трамвае он вытаскивал из кармана словарик. Незаметно пробежит время, он станет морским врачом, начнет плавать по всему свету, и знание языка будет просто необходимо. В их роте был еще один страстный поклонник постоянного совершенствования — Егор Лобанов. Они тянулись друг к другу, охотно разговаривали, и ребята прозвали их «долбококки». В коридоре было тихо. Лишь изредка появлялась сонная фигура в кальсонах, надетых на босу ногу ботинках и, держась за стену, не открывая глаз, скрывалась в туалете. Мише тоже захотелось в гальюн. Отстегнуть ножны со штыком он поленился и уронил штык в унитаз. Много раз еще в Лисьем Носу им повторяли Дмитриев и Акопян, что нет для военного преступления страшнее, чем утрата оружия. А пушка ли это, винтовка или штык, уже не имеет значения. Будто ужаленный Миша соскочил на пол и, став на колени, стал искать штык рукой. Но ничего не получалось. Штык достал водопроводчик только утром, а Миша получил трое суток карцера.