Евсей Баренбойм - Доктора флота

— Здорово, Косой, — сказала Помидора, останавливаясь и внимательно рассматривая его. — А тебе форма идет. — Она дружески улыбалась накрашенными пухлыми губами. — Чего не приходишь? Или адрес забыл?

— Не забыл, — ответил Пашка. — В увольнение редко пускают.

— А ты убеги. Или паинькой стал?

— Под трибунал загремишь. У нас, знаешь, как строго.

— Приходи, — повторила Помидора. — Вино заграничное есть, папиросы. Валентин будет рад. И я тоже…

Пашка взглянул в коридор и похолодел от ужаса — метрах в двадцати от себя он увидел большую фуражку с нахимовским козырьком.

— Курс! Смирно! — что было силы закричал он.

Мгновенье спустя, проявив завидную реакцию, в коридор выскочил Алексей Сикорский. Услышав отчаянный крик дневального, он сразу догадался, в чем дело, впрыгнул в горячие влажные брюки, но не успел застегнуть клапан, а только надел ремень.

— Спали? — спросил генерал.

— Никак нет.

— А почему одеты впопыхах? И ремень перекошен? Снимите его. Так, — сказал Татаринцев, злорадно ухмыляясь, — дежурный докладывает с расстегнутыми брюками. Трое суток ареста.

— Есть трое суток ареста, — повторил Алексей.

— А дневальному за то, что ловит блох на вахте и генерала не видит — двое суток.

— Есть, — сказал Алексей.

Татаринцев двинулся дальше. Навстречу ему бежал, запыхавшись, дежурный по курсу, старший военфельдшер Мясищев.

— Где ваши люди? — спросил Татаринцев.

Мясищев не растерялся, достал из кармана листок бумаги, стал бойко докладывать:

— Восемьдесят в увольнении, сто семь в кино, остальные…

Не дав Мясищеву договорить, Татаринцев потянул листок из его рук, брезгливо поморщился. Ежедневно по роду службы он сталкивался с нарушениями дисциплины и порядка в подчиненных училищах. Он понимал, что военная служба слишком отличается от штатской жизни, слишком сурова, чтобы к ней безболезненно привыкнуть. Его обязанность — высокая требовательность. Без нее не воспитаешь настоящих командиров. Поэтому, раздавая нарушителям десятки суток ареста, он не питал к ним неприязни. В душе он даже понимал их, хотя и не имел права прощать. Другое дело — вранье. Вранья он органически не переносил. На листке бумаги, взятом из рук военфельдшера, числилась только одна цифра — количество пар сданной в ремонт обуви.

— За обман начальника пять суток гауптвахты, — сказал Татаринцев.

Он арестовал еще двух курсантов за то, что они были подстрижены под бокс, хотя те клялись, что стриглись под первый номер. И только после доклада, что карцер полон, удалился через парадный ход.

Начальник кафедры факультетской терапии Александр Серафимович Черняев надел морской китель с нашивками военврача первого ранга недавно, около года назад. Группа видных профессоров Третьего ленинградского медицинского института была приглашена принять участие в конкурсе, объявленном молодой Военно-морской медицинской академией. Черняев был избран единогласно. Флотская форма сидела на его штатской фигуре неловко, мешковато. Чрезмерно узкий китель топорщился, собирался на спине в складки. Фуражка то и дело сползала на бок и эмблема оказывалась то над глазом, то над ухом. По всему чувствовалось, что Черняев не прошел двухмесячного сбора у полковника Дмитриева, не освоил азов строевой подготовки и никогда не боролся с десантом в деревне Дубки. Ходил он мелкими шажками, странно подпрыгивая на ходу, первым приветствовал всех встречных военных, в том числе и младших по званию и даже рядовых, а на занятиях вместо уставного обращения «товарищ курсант» говорил «милый юноша». Назначенный заместителем начальника Академии по строевой части полковник Дмитриев уже дважды приглашал новоиспеченного моряка к себе и вежливо просил изучать устав и всегда помнить, что отныне он военный человек.

— Хорошо, батенька, — соглашался Черняев, и у Дмитриева от этих слов резко сужались зрачки, а по щеке пробегала конвульсия. — Но объясните мне, какая разница, как я называю наших студентов? Мне так привычнее.

— Они не студенты, товарищ военврач первого ранга, — отчеканил Дмитриев, с трудом сдерживая себя, — а курсанты. Военные люди. Пожалуйста, не забывайте этого.

Отец Александра Серафимовича (по давней традиции мужчины их семьи носили имена Серафим, Александр и Василий) еще в 1870 году закончил медико-хирургическую академию, был учеником знаменитого Боткина, а затем стал крупным терапевтом и организатором здравоохранения в Петербурге. Из маленькой больнички на шестьдесят коек и барака для умалишенных он сумел создать крупную больницу, считавшуюся лучшей в городе, и тридцать семь лет бессменно возглавлял ее. После его смерти больнице было присвоено имя Серафима Черняева, а на мраморной доске главного корпуса установили его бронзовый бюст. Единственный сын Серафима Александровича пошел по стопам отца и закончил медицинский факультет Юрьевского университета. Он недавно овдовел и жил с двумя дочерьми — близнецами Ниной и Зиной. Специальным приказом начальника Академии в честь больших заслуг отца за профессором Черняевым была закреплена на территории Академии старая отцовская квартира, четыре просторные комнаты, выходящие окнами на Фонтанку.