Сергей Сартаков - Каменный фундамент

Вдруг сзади меня, в кустарнике, что-то зашелестело. Я быстро повернулся и сдернул двустволку с плеча. Мне померещилось, что там, высунув из ольховника рогатую голову, замер какой-то диковинный зверь: не то изюбр, не то сохатый. Было видно, как он шевелил ушами. Сердце сразу покатилось вниз, как будто разделилось надвое, и остановилось в пятках — дальше не пускали сапоги! Двустволка сама поднялась к плечу, пальцы инстинктивно взвели курки, и безмолвие ночи разорвал дуплет моей двенадцатикалиберной «зауэровки». Картечь, ломая мелкие ветки, шаркнула по кустам. Зверь немного отпрянул назад, но тут же остановился. Дрожащими от волнения руками я переложил патроны и снова ударил дуплетом. Зверь на этот раз даже не шелохнулся. В третий раз зарядив ружье, я стал нерешительно подходить к чудовищу. Оно стояло, не трогаясь с места. Оно и не могло тронуться или упасть, так как это было… упавшее дерево, вывороченное с корнями ураганом! Среди сплетения корней пальцы нащупали тепленькую тушку бурундука, в клочья разорванного картечью…

Стало немного светлее… Я шел косогором, круша только мелкие сучья: большие я старательно обходил. И тут донеслась до меня глухариная песня. Трели рассыпались впереди. Бесспорно, глухарь был мой, а не Алексея.

Затаив дыхание, я прислушался. Едва глухарь кончил пощелкивание и перешел в зудящее шипение, я сжался, как тигр, и в три прыжка очутился в самой чаще молоденьких сосенок, сбивая с них хвою и не щадя своей охотничьей куртки. И сразу замер.

Когда я начинал свои гимнастические упражнения, мне казалось, что глухарь играет чуть ли не на соседней сосне: так четко слышалось его шипение. Но я сделал по крайней мере сотню прыжков, а глухарь оставался таким же далеким.

Рассвет врывался в тайгу: сперва стали видны верхушки деревьев, потом обрисовались лапчатые сучья сосен, и наконец, как бы вставая с постели, поднялись заросли ольховника и хвойного молодняка.

Справа, с короткими промежутками, пискнули три выстрела пехотинки.

«Вот черт, везет человеку», — подумал я, готовясь к новой перебежке.

«Тэк… тэк… тэк… тентеррек, чиричжи… чиричжи… чи-ричжи», — пронеслось по лесу.

Глухарь, не пугаясь Алексеевых выстрелов, продолжал свою песню. Я сделал еще три перебежки и — о ужас! — явственно услышал, что глухариные трели рассыпаются где-то позади меня. Я проскочил под деревом, на котором сидел глухарь!

Тогда я резко повернулся, прыгнул обратно и… не закончил прыжка: плетеный ягдташ от толчка подскочил кверху и накрепко запутался — с одной стороны в цепких ветках молодой лиственнички, а с другой — оплел сразу две пуговицы на тужурке. И тут я заметил глухаря! Он сидел на самом нижнем суку невысокой сосны и критически рассматривал меня. Я стоял на одной ноге, раскинув в стороны руки, и только исподлобья поглядывал на птицу. Глухарь, опустив хвост, стал тихонько прогуливаться по сучку, не спуская с меня испытующего взгляда.

Красные брови четко выделялись на его черной голове. Результатом своего обзора он, видимо, остался доволен. Хвост медленно поднялся, крылья отвисли, и, в такт подрагиваниям нбрьен, глухарь защёлкал: «Тэк… тэк… тэк…» Однако, не переходя в спасительную для меня трель, остановился и снова подозрительно скосил голову. Я окаменел.

Глухарь еще постоял неподвижно, потом враз ощерился воронеными перьями, развернул веером потрепанный хвост и, дрожа от сладострастного волнения, вытянул шею, завертел головой и быстро закончил свою песню: «Тэк… тэк… тэк… тентеррек, чиричжи, чиричжи, чиричжи…»

Пока он пел свою песню, я успел сделать многое: встать правой ногой на землю, оборвать пуговицы, отломить упрямую ветку и поднять ружье к плечу. Не дожидаясь новых осложнений, я спустил оба курка. Правый ствол неожиданно дал осечку, а левый ударил как-то чересчур мягко и протяжно. Глухарь покачнулся, тяжело спрыгнул на землю и, волоча перешибленное крыло, быстро побежал под откос. Я мгновенно вспомнил рассказ Алексея о его погоне за копалухой.

Сшибая каблуками комья замерзшей земли, облепленной темнолистным брусничником, переломанные сучья и клочья слипшейся прошлогодней хвои, я кубарем скатился вниз и заскакал на четвереньках. Тяжелые сапоги продавили пушистые глыбы мха, и я увяз в нем. Руки вцепились в кусты багульника. Глухарь, мелькая красными бровями среди зарослей таволожника, пересекал ельник и выбегал в бесконечный «мар» — чахлый болотный соснячок. Бесполезно было преследовать его. Оставалось переложить патроны и послать вдогонку прощальный дуплет.