Сергей Сартаков - Каменный фундамент

Пальба не прекращалась, только стала немного организованнее, и тогда из рубки показалась счастливая физиономия Алексея.

— Я ведь и с мотором научился обращаться, — кричал он мне сквозь огневой шквал своей артиллерии. — И чему только человек не научится? Сейчас винт включу.

Я замахал руками, не надеясь на голос!

— Не надо.

Но Алексей все же включил винт на несколько минут, и тогда над полем боя прошла еще и эскадрилья бомбовозов.

— Как это ты своих трудов не жалеешь? — сказал я сердито, когда Алексей спустился на землю. — Ты пойми катер стоит не на воде, от сотрясения корпус расшатается и на воде даст течь. Мотор тоже можно испортить.

— Ничего не испортится, — успокоил меня Алексей. — Мы его уже раз пятьдесят запускали: работает как часики…

И спохватился:

— А ведь мне надо пойти в табельной отметиться.

— Ступай. Я пойду домой.

И мы расстались. Уходя, я оглянулся на катер. Теперь он не казался мне таким уродливым, как вначале. Я шел по мягким, пружинящим опилкам, наваленным вдоль забора толстым слоем, и думал, что первый ботик Петра Великого, может быть, только немногим был красивее, чем катер Алексея…

У ворот меня остановил сторож, попросил спичек.

— Смекалистый мужик, — раскуривая трубку, с уважением сказал сторож, и я понял, что он имеет в виду Алексея. — А вы, наверное, по водному делу? Как думаете: пойдет?

Только недели через две, закончив работу, мне удалось опять приехать в Н-ск.

Город был тих, спокоен, спал крепким сном.

В палисадниках, вокруг березок, радостно кружились майские жуки. Они проносились так близко от меня, что задевали лицо колючими крылышками. Наконец я поймал одного. Он оказался очень сильным, жестким и неспокойным, вырвался из руки и, сердито гудя, столбом пошел кверху.

Не брякнув щеколдой, я отворил знакомую калитку, вошел во двор. Дверь дома была распахнута настежь, на землю падала длинная светлая полоса. Я остановился. Отсюда хорошо была видна вся комната, чистые шторы на окнах и — новое! — мохнатые аспарагоидесы на плетенных из белых прутьев подставках.

Катюша сидела у стола и чинила белье. Иногда пригибалась, откусывая нитку. Лампа стояла на самом уголке стола, очень близко к лицу Катюши, было боязно, как бы у нее не вспыхнули волосы.

Алексей спал на кровати, выбросив руки поверх одеяла.

Я, кажется, ничем, ни единым звуком не выдал своего присутствия, однако Катя подняла голову, положила белье на табурет, воткнула иглу в застежку кофты и подошла к дверн.

— Кто тут? — спросила она, вглядываясь в темень двора.

Я ступил на освещенное пространство. Катюша всплеснула руками, чуть, по обыкновению, не вскрикнула, но я сделал предостерегающий жест: не разбуди Алексея. Мы вошли в комнату и сели у стола.

— Лешке дали отпуск на целую неделю, — начала рассказывать Катюша, — очень он за последние дни измотался. А теперь спит почти без просыпу вторые сутки. Поест, походит да опять на кровать: «Катенька, спать что-то хочется»,

— Это он все с «Громобоем» возился?

Катюша утвердительно кивнула головой.

— А что, разве неудача какая?

— Нет, почему же? Спустили на воду, мотор завели, он и пошел. Здорово так пошел, только руля не послушался: пошел как попало и на мель выскочил над островом. Прямо на голые камни. Лешка зато был рад-радешенек…

Такой неожиданный переход меня удивил. Я не понял:

— Чему же он радовался?

— Да ведь потом Лешка-то руль переделал, и катер пошел как следует.

— Ну вот, а я сперва подумал, что Алеша радовался тому, что катер на мель выскочил.

— А я так и говорю.

— Тогда я ничего не понимаю.

— Да как же не понять-то! Вот этому н надо радоваться. Ведь если на мель он заскочил, значит, была у него сила, выходит, не кусок дерева, а живую вещь сделали, только чего-то недодумали сразу; ну, а потом и руль наладили. Значит, и тут сумели до конца во всем разобраться… И потом еще: хорошая осадка у него, вовсе малая…

Алексей вздохнул и повернулся на бок. Мы притихли.

Катюша расстелила на полу большой, пахнущий дымленой овчиной тулуп, прикрыла его простыней и кинула в изголовье туго набитую подушку.

— Чем будешь накрываться: шубой или легким одеялом?

Дверь избы стояла по-прежнему распахнутой. Было тепло и здесь и снаружи. Такая ровная июньская теплынь. За дверью, в светлой полосе, угловатой тенью несколько раз взад и вперед пронеслась летучая мышь. Мне захотелось уснуть крепко-крепко, так, чтобы, засыпая, услышать, как в ушах зазвенят колокольчики…