Анатолий Голубев - Мир без милосердия

Роже даже не представлял, откуда взялись силы удержаться в спуртующем «поезде». Мимо пронеслась к финишу, «техничка», и высунувшийся Жаки прокричал ему:

— Разрыв не более трех минут! Не более трех минут!

Это была победа.

Роже вкатился на аллею парка в одиночку. На финише еще бушевали приветствия во славу победителя этапа. И теперь десятки тысяч людей приветствовали его, победителя тура. Прокатившись через линию финиша, Крокодил упал на руки Оскара и Жаки. Они целовали его, мяли... Кто-то сдергивал с него стартовый номерок... А он лишь устало смотрел в одну точку — на пушистые волосы Мадлен, даже боявшейся подойти к нему. Рядом вырос улыбающийся Эдмонд. Роже обнял его. И вместо слов благодарности, которые никак не складывались в подобающую фразу, сказал:

— Что собираешься делать после гонки?

— Что делать гонщику, когда заканчивается сезон? Жениться!

— Есть подходящая кандидатура?

— Есть... Сестра милосердия. Мы с ней года два встречались только на гонках.

— Наверно, присмотрелась к нашему быту — и не захочет?

— Захочет... — Эдмонд улыбнулся.

Роже потрепал его рукой по затылку.

— Ну-ну... — И устало пошел к машине.

— Итак, подведем итог, — радостно потирая руки, подскочил Оскар. — Ты в трех минутах фавора. Гастон стал пятым... Эдмонд и то влез в десятку. Славно! А как все дурно началось утром!

— И днем было не лучше, — поддакнул Роже.

— Да, и днем, — словно вспомнив о событиях на этапе, вяло согласился Оскар. Он погладил Роже по спине и вдруг очень тихо произнес: — Ничего, старина. Главное сделано! И выше нос! Гонщик такого класса, как ты, должен постоянно помнить о своем поведении. Каждый твой жест может родить новую легенду.

Оскар повернулся и пошел прочь, а Роже долго смотрел на его удаляющуюся спину. Потом его окружила прорвавшаяся сквозь оцепление толпа. В руки совали портреты, программы, блокноты. Крокодил подписывал их сосредоточенно, словно подписывал крупные чеки на предъявителя. Кругом стоял рев восторга, а он был пуст. Да, да, не устал, а просто пуст. Разве это победа?!

В столовой папаша Дамке встретил его объятиями и тортом, на который, кажется, пошли все сырьевые запасы кондитерских фабрик Вашона. Потом появился и сам Вашон. Потом дочка. Потом еще кто-то. Крокодила посадили за отдельный стол и, окружив плотным кольцом, допустили репортеров. Он так и ел, толком не сознавая, то ли ест, то ли позирует за едой фотографам и кинооператорам. Он многократно переживал эти минуты после победы и каждый раз был не в силах подавить дрожь лихорадочного возбуждения, когда самая простая шутка смешит, самая нелепая мелочь запоминается, а все детали, нанизываясь одна на другую, образуют некую праздничную, цветастую гирлянду.

— Вы довольны победой?! — просовывая откуда-то из-за плеча руку с микрофоном, почти в ухо прокричал белозубый громила.

Роже поморщился: скорее от глупости вопроса, чем от громкости крика.

— Нет. Огорчен...

— Что вас волнует больше всего?

— Переполненная гонщиками дорога — опасаюсь каждого, кто сидит на велосипеде хуже меня.

— Сколько вам лет?

— С удовольствием бы ответил, но могу ввести в заблуждение — мой возраст ежесекундно меняется.

— Вы часто ошибаетесь в жизни?

— Редко. Но боюсь ошибок постоянно.

— Говорят, у вас было трудное детство?

— Не могу назвать его счастливым, но оно было достаточно долгим.

— Какой для вас этап был самым трудным?

— Последний. К этому времени все уже так надоедает! В том числе и репортеры.

— А как относится к вашей победе жена?

— Лучше спросить об этом у нее.

— Каковы ваши планы в дальнейшем?

— Собираюсь разводить картофель и салат. А если удастся — и ананасы.

— Вы бросаете спорт?

— Ходят слухи, — неопределенно хмыкнул Роже.

Так отбиваясь от наседавших репортеров, он отвечал на вопросы то шуткой, то серьезно, создавая ералаш информации, в котором завтра завязнет пресса.

«Чем больше запутаешь сам, — советовала Цинцы, предлагая какой-то новый характер рекламной политики, — тем дольше будут распутывать уже без тебя. Что и требуется».

Но странно, сколько ни озирался Крокодил, сколько ни всматривался в сомкнутые ряды репортеров, Цинцы нигде не было. Пришел Оскар, и Роже сразу же переключил журналистов на него. Оскар уселся за стол капитально и начал священнодействовать — рисовать журналистам гонку, какой видел ее только он. Раздавались взрывы хохота и одобрительный гул.

«Оскаровская гонка будет походить на что угодно, только не на настоящую. Какая она, настоящая, знаю лишь я, а читателям эта правда и не нужна...» Воспользовавшись замешательством, Роже выскользнул из столовой, так и не закончив обеда.