Евгений Григорьев - Отцы

— Вы приехали с ним, вместе пили, обнимались, пели «Бригантину». Он вас привез ко мне. Он никого никогда не привозил! Я видела, как он к вам относится! А вы мне сейчас о нем такое говорите! Это неприлично. Это…

Друг Володи выслушал все спокойно, спокойно.

— Я закурю, можно?

Не дожидаясь разрешения, закурил.

— Привез он меня для себя — подобрал и привез: тут иллюзии нет ни у него, ни у меня. Мы ему десять лет, не все, правда, руки не подавали, но жизнь перемолола, конечно, сделала коррективы. А ему важно, чтоб мы ему руку подали и признали его предательство за разумное поведение. Вот он меня и подобрал пьяного и душу мне открывал, и целовался со мной, и к вам привез, чтоб себя оправдать.

— А вы?

— Я слабый человек, пью много. Меня хватило на пару поступков, а дальше у меня сил нет, — он усмехнулся устало, и Таня увидела, что он действительно какой-то усталый и погасший. — От меня и жена ушла, человек я действительно неудачный. Это — обо мне.

— «Слабый человек» — какое трогательное оправдание. Поэтому все можно? Какое вы имеете право о нем так говорить?

Толя, который назывался другом Володи, устало согласился.

— Права не имею, верно… Все, конечно, дико: я сижу здесь, пью кофе, вспоминаю, пусть даже факты… — он усмехнулся. — Ничего… Хорошая помойка. Кто здесь прав? Где здесь истина?.. — Он не смотрел на Таню, говорил сам с собой. Рассуждал, будто в привокзальной пивной со случайным собеседником о чужой, не о своей судьбе и жизни. — Я могу, конечно, сказать, если я даже отрицательный… Но в чем смысл?.. Вы его любите — значит, жизнь за него. — Он поднял на нее взгляд. И сообщил свое открытие: — За него! Может, он опомнился, одумался, оправился, распря-мился — встретил вас, полюбил, ему открылся подлинный смысл жизни, и он… он опомнился?.. — Он остановился. Подумал о том, что изрек. Засомневался. Покачал головой. — Тогда зачем я это говорю? Помойка… Или на всякий случай… Какой — «всякий»?.. Вдруг он человек?..

Таня встала. Голос ее дрожал.

— Вы знаете, «лучший друг», я не хочу больше об этом говорить.

Гость тоже встал.

— И все же, — сказал гость с тупой занудливостью, — а вдруг я прав?.. — Он испуганно посмотрел на Таню. — Вы выдумали романтика и подвижника, а это одинокий, несчастный человек, неспособный полюбить кого-то, понять, который стесняется своей слабости… — Он даже перестал натягивать плащ. Подумал. Посмотрел на Таню, но она молча ждала, когда он уйдет. — Он не простит вам ваши иллюзии в отношении себя. Они приятны, но… до поры… Это слишком страшно — стыдиться самого себя. Он не захочет и тогда…

Она открыла дверь.

Гость взглянул на дверь с удивлением, будто там кто-то мог появиться.

— Уходите. Я не хочу вас слушать.

Гость согласно покивал.

— Конечно, конечно… — Уже в дверях обернулся. — Права жизнь. А она — за вас. Желаю, чтоб вы были правы, даже он. Но не я. Так будет справедливее…

Самолет набрал мощность, сорвался с места, стремительно побежала взлетная полоса и ушла вниз.

Они сидели в креслах рядом. И Володя обнимал Таню за плечи, а она прижималась к нему щекой, и внизу разворачивалась Москва. Все было хорошо, замечательно, и они оба были счастливы.

Потом они летели на маленьком «местном» самолете.

Внизу раскинулось колоссальное водохранилище, знакомые по фотографиям плотина и знаменитая ГЭС.

— Как красиво! — сказала Таня и сжала его локоть.

— Грандиозно! — Володя был возбужден. — Все-таки мы строим! Строим!

ГЭС ушла в сторону, внизу тянулась тайга, однообразная и волнистая, похожая на водохранилище. Нитка железной дороги рассекала ее пополам.

Потом тайга расступилась, и они увидели разрытый котлован, конструкции, склады, краны, поднимающиеся корпуса комбината.

Дальше потянулись однообразные серые бараки — рабочий поселок строителей.

— Посмотри, — сказал он.

— Где?

— Вот эти бараки. Они делают комбинат, будущий соцгородок.

— Но это временно? — спросила она.

Он кивнул. Он был возбужден и, не отрываясь, смотрел на стройку.

— Временно. Эти снесут, построят нормальный город. Главное, чтоб был комбинат.

Она повторила:

— Главное, чтобы был комбинат.

Собрались в управлении. Комната была набита. За столом сидели Новиков и Белов, представитель от треста. Новиков встал.

— Все в сборе?

— Нет Воронова.

— А где он? — Новиков покосился на Белова.

— В больнице, — ответили из угла.

— В больнице? — переспросил недоверчиво Новиков. — А что с ним?