Юрий Бондарев - Юность командиров

И когда неслышно подошел официант, весь аккуратный, весь доброжелательный малый, и очень вежливо, с выработанной предупредительностью наклонил голову: "Слушаю вас", - Борис не сразу ответил ему, соображая, что надо все-таки заказывать, и официант опять спросил:

– Пить будете? Коньячок? Водку? Вино?

– Принесите двести граммов коньяку. И… бутерброды. Кроме того, пиво, пожалуй.

Но официант доверительно склонился еще ниже и сообщил таинственным шепотом, как давнему знакомому:

– Пиво очень неважное. Не советую. Жженым отдает. Рижского нет. Лучше боржом - отличный, свежий. Вчера из Москвы.

– Давайте боржом. Только холодного попрошу… Это - все.

– Одну минуточку.

Потом, ожидая, Борис, с видом человека, убивающего время, закурил, облокотился на стол и сквозь дымок папиросы стал с ленивым, почти безразличным вниманием рассматривать немногочисленных посетителей, зачем-то угадывая, кто эти люди, для чего они здесь.

"Что они знают обо мне?" - снова подумал он, слыша гудки паровозов, проникавшие в тихий зал ресторана. - По орденам видят, что я воевал. И - больше ничего. Я один здесь…"

Когда официант, этот воспитанный малый, через несколько минут скользяще приблизился к столику и аккуратно поставил поднос с заказом, Борис, овеянный каким-то благодарным огоньком от этой доброжелательности, налил из графинчика в рюмку и фужер и рюмку придвинул официанту.

– Не откажетесь со мной?

– Спасибо. Я на работе. Мне не разрешено.

– Жаль, - сказал Борис и, подумав, живо добавил: - Что ж, будем, что ли…

– Спасибо, - сказал официант. - Пейте на здоровье.

Огненный коньяк ожег Бориса, он сморщился и сейчас же стал закусывать, чтобы не опьянеть; он не хотел пьянеть.

А ресторан стал заполняться людьми и вместе с ними гулом - наверно, пришел какой-то поезд, - забегали живее официанты, уже не было свободных столиков; и внезапно зал с хрустальными люстрами, и столики, и аквариум, и пальмы, и папиросный дым, и сквозь него лица заполнивших ресторан людей поплыли в глазах Бориса, мягко сдвинулись. Появилось необыкновенное ощущение: тогда, в Польше, на берегу осенней Вислы, они с Сельским стреляли по танкам, могли умереть и умерли бы, если бы не удержались на плацдарме, а теперь вот он не встретил Сельского, а сидит один за этим столиком, пьет коньяк, слушает этот шум в ресторане, гудки паровозов… Нет, тогда все имело смысл, и тогда рядом с Сельским он мог до последнего снаряда стрелять по танкам из одного оставшегося орудия, а потом ночью сидеть с автоматами наизготовку в засыпанном окопчике… "Если бы он только знал, понял бы, как отвратительно, невыносимо у меня на душе! А я не хотел ему всего объяснять!"

Колючий комок застрял в горле Бориса, и, чтобы протолкнуть этот комок, он выпил стакан воды, вытер вспотевший лоб, рука его со сжатым платком никак не могла найти карман, подумал опять с тоскливой горечью: "Нет, все было не вовремя".

– Борис, вы давно здесь?

Он вскинул голову и, ничего не понимая, вскочил, как будто сразу трезвея, прошептал перехваченным голосом:

– Товарищ капитан… вы?!

Возле столика стоял капитан Мельниченко в новом парадном кителе, прямо в глаза сверкавшем орденами, погонами, золотыми пуговицами. "Зачем он здесь? Неужели следил за мной? Почему он в парадной форме? - как во сне мелькнуло у Бориса, и он вспомнил тут же: - День артиллерии, кажется".

– Что вы так удивились? Это я, - снимая фуражку, сказал Мельниченко. - Увидел вас в окно и зашел. Что вы стоите, Борис? Садитесь, пожалуйста. Здесь ведь все сидят.

– В окно? - прошептал Борис с чувством невыносимого стыда, готовый рукой смахнуть все, что было на столе. "Нет, неужели он с целью приехал на вокзал? Но с какой целью?" - снова скользнуло у него в сознании.

Но, точно поняв эти невысказанные мысли Бориса, Мельниченко отодвинул свободный стул, спросил:

– Можно?

– Да…

– Удивлены, Борис? Но мы, очевидно, встретились с вами потому, что хотели увидеть одного и того же человека. Правда, он не присылал мне телеграмму. Но мне хотелось его увидеть.

Борис опустился на свое место, глядя в стол, проговорил:

– Старшего лейтенанта Сельского? Зачем?..

– Из любопытства, - сказал Мельниченко. - Я хотел взглянуть на него издали. Но вы не пришли, а я не знаю его в лицо.

– Я… не пришел… - Борис замолчал, у него давило в горле, трудно было говорить.

И он поднял взгляд. В синих глазах капитана - они казались сейчас очень синими на загорелом лице - не было того холода, равнодушия, как это было несколько часов назад, когда Борис просил увольнительную, они смотрели вопросительно, чуть-чуть сожалеюще, - и горячая, душная спазма вцепилась в горло Бориса, мешала дышать ему, и он выговорил сдавленным, чужим голосом: