Юрий Бондарев - Юность командиров

– Отойдите, товарищ капитан, - лишь успел сказать Алексей, склонившись с кровати.

У него пошла кровь горлом.

В одиннадцатом часу ночи Алексея отвезли в гарнизонный госпиталь: у него открылось пулевое ранение в правом легком.

В комнате дремотно пощелкивало отопление. Валя села перед зеркалом и, устало расстегивая платье, увидела в глубине зеркала - выглядывало из приоткрытой двери в другую комнату спрашивающее лицо тети Глаши, подумала: "Не терпится поговорить", и сказала тихонько:

– Конечно, входите. Вася у себя?

– Не приходил он. В училище своем ночует, что ли!

Они работали в одном госпитале: тетя Глаша - сиделкой, Валя - сестрой, не закончив первого курса медицинского института в начале 1944 года; и хотя тетя Глаша усиленно возражала против ее решения бросить институт ("Вытяну и одна"), она на это ответила, что "будем тянуть вместе", - и ушла после зимней сессии.

– Засыпаешь от дежурства-то? - заметила тетя Глаша. - Бледная ты, ровно заболела. Что так?

А Валя посмотрела на окно, пусто высвеченное мартовской луной, и задумалась; вздохнула, молча пошла к постели; тетя Глаша тоже вздохнула ей вслед.

– Эк и разговаривать не хочешь.

Валя опустилась на край постели, сложила руки на коленях.

– Тетя Глаша, поверьте, язык не шевелится…

– Ладно, ладно, золотко мое, - пробормотала тетя Глаша и погладила ее светлые волосы. - Вся ты в мать. А вот смотрю на тебя и думаю: и нет такого молодца, как в песне-то: "Некому березу заломати".

Валя не ответила; тетя Глаша потопталась и вышла, шаркая шлепанцами.

Тогда Валя потушила свет, бултыхнулась в холодную постель, укрылась одеялом до подбородка. Комната будто погрузилась в теплую фиолетовую воду, сине мерцали мерзлые окна, на полу пролегли лунные косяки; тикали тоненько и нежно часы на тумбочке. Валя лежала, положив руку поверх одеяла, глядя на легкую полосу лунного света на стене.

В тишине квартиры резко затрещал телефонный звонок, но ей не хотелось вставать - пригрелась в постели. Из другой комнаты послышались скрип пружин, покряхтывание тети Глаши: "Кого это надирает ночью", - по коридору зашаркали шлепанцы в комнату брата и назад, под дверью вспыхнула щель света.

– Валюша, спишь? Какой-то Борис тебя спрашивает. Другого времени не нашел.

– Борис? Не понимаю. Сейчас, тетя Глаша.

Валя сунула ноги в тапочки, побежала в комнату брата, схватила трубку, сказала, слегка задохнувшись:

– Да, да…

– Валя, извините, кажется, разбудил вас? Собственно, извиняться потом будем. Дело в том, что Алексей…

– Да кто это говорит?

– Борис. Друг Алексея. Помните Новый год? Так вот, час назад Алексея отправили в госпиталь. У него кровь пошла горлом. Открылось ранение… Это я должен был сообщить вам.

– Час назад?

Она положила трубку, откинув голову, прислонилась затылком к стене. Из другой комнаты спросил ворчливый голос тети Глаши:

– Что там еще за ночные звонки? Что за мода?

– Ничего, тетя Глаша, ничего, мне надо в госпиталь…

– Господи, куда ты? Двенадцатый час.

… Белыми огнями ярко светились в углу окна аптеки, легкий снежок мягко роился вокруг фонарей. Возле ворот кто-то, широко расставив руки, загородил Вале дорогу, проговорил умиленно и пьяно:

– Какие реснички, а?

– Подите к черту!

На третьи сутки ему сделали операцию.

Операцию делал человек с недовольным прокуренным голосом, он ругался во время операции на сестер, ворчал, брюзжал, негодовал, со звоном бросал инструменты, и Алексею мучительно хотелось посмотреть на него. Но на глазах была марлевая повязка, сестры крепко держали его за руки, и он не мог этого сделать. Он лежал, обливаясь холодным потом, кусая губы, чтобы не стонать, ожидая только одного: когда кончится эта хрустящая живая боль, когда перестанут трогать его руками и тошнотворно звенеть инструментами. Временами ему казалось, что он теряет сознание, плавно колыхаясь, погружается в теплую звенящую влагу. Тугой звон наливал голову, и только где-то высоко над ним навязчиво гудел этот прокуренный голос:

– Расширитель! Зажимы!.. Пульс?..

Наконец наступила тишина. Устало и резко звякнули инструменты. Его перестали трогать руками. Он с ощущением свободы подумал: "Это все", - и хотел вздохнуть. Но это был-э не все. Сквозь плавающий звон в ушах он неясно услышал какое-то движение возле себя:

– Быстро иглу! Что вы… Валентина Николаевна?

И чей-то умоляющий голос, как ветерок, прошелестел над головой:

– Не ругайтесь, Семен Афанасьевич. Не надо…