Юрий Бондарев: Родственники

– Извини за дворницкий хрип, - сказал он, улыбаясь, и оттянул бинт на горле. - Ты никогда не болел детскими болезнями?

– Не помню. А что?

– Хватил неделю назад колодезной воды на Селигере, и горло сказало "пас". Не приходилось бывать в этих русских местах?

– Нет.

– Какую обещаешь подарить стране профессию?

– Геолог, если получится. А в чем дело?

Валерий округлил рыжие, выгоревшие брови и сипло закашлялся, заговорил с оттенком удивления:

– Ладно. У меня к тебе детективный вопрос: ты где откопался, в Ленинграде? Почему я не знал, что ты существуешь? Просто археологическая находка!

– Тоже не знал, что существует такой остроумный парень, - сказал Никита. - Привет, познакомились.

– Н-да, нет слов, - пожал плечами Валерий. - Чрезвычайно интересно. Значит, тебя поселили в комнате Алексея?

– А кто такой Алексей?

– Не знаешь? Неужели?

– Нет.

– О, черт! Представь, что это твой двоюродный брат. Это тебя радует? - Валерий покачал длинной ногой, обутой в кед, повращал кедом, потом не то вопросительно, не то иронически прищурил один глаз на Никиту. - Что, был разговор со стариком? Была какая-то просьба с твоей стороны?

– Я ничего не просил, - резко сказал Никита.

– Ото! - Валерий оттолкнулся от спинки кресла, пощелкал пальцем по сигарете, стряхивая пепел. Вся поза его, глаза, подвижное лицо выражали насмешливое и нестеснительное любопытство, и Никита почувствовал раздражение к его ангинному голосу, к этой его самоуверенной манере держать сигарету на отлете.

– Я ничего не просил, - спокойнее повторил Никита. - А что я должен просить?

Валерий развел руками.

– Этого, представь, не знаю. И не хочу знать: у каждого свое. В чужую жизнь стараюсь нос не совать. Как тебе понравился старик? Речи не произносил?

– Он рассеян, - ответил Никита и замолчал, намеренно не желая продолжать этот разговор.

– Ну, я Георгия Лаврентьевича знаю чуть получше тебя, - сказал Валерий добродушно. - Старик любит МХАТ. Это та рассеянность, когда человек приходит в одной галоше в институт, но другую держит в портфеле. Причем завернутую в газету. Но, в общем, он добрый малый, твой маститый родственник.

Никита, нахмурясь, сказал:

– Я рад был узнать, что в Москве у меня оказалось столько родственников. Больше, чем надо. Но просто не знал, что всем необходимо считать меня бедным сиротой из провинции, а я, собственно, ничего не прошу! Я привез письмо матери. Это была ее просьба.

Валерий загасил сигарету в пепельнице, запустив руки в карманы брюк, начал подрагивать длинной ногой, узкое, с облупившимся от загара носом лицо стало сонным.

– Милый! Сейчас все хотят друг другу трясти руки и все в поте лица суетятся, размахивая категориями добра. Никто не хочет быть, так сказать, черствым в наше время. Для тебя это новость?

– В какое наше время?

– В противоречивую эпоху переоценки некоторых ценностей, - ответил Валерий смеясь. - Улыбки, вежливость, демократическое похлопывание по плечу - модная форма самозащиты. Люди изо всех сил хотят оставить о себе приятное впечатление. Надо знать это, не надо быть наивным. Реализм не должен убивать прекрасную действительность.

– Валя… Вале-рий!.. - послышался из столовой ласково-певучий голос Ольги Сергеевны, и потом легонько, будто ногтем, два раза стукнули в дверь. - У тебя Никита, голубчик? Прости, пожалуйста. Я жду тебя. И отец ждет. Прошу тебя, прошу, милый. Извините, пожалуйста, Никита, я вам помешала?

– Иду, иду, уважаемая мама! Одну минуту! - вставая, крикнул Валерий в тон ей так же ласково-певучим голосом и, наморщив обгоревший на солнце нос, сказал Никите: - Вот видишь, моя мама, добрейшая женщина, опасается очень, что ты обидишься. Мир соткан из условностей, Никитушка. Ну ладно, я должен ехать с уважаемой мамой в Столешников и как любящий сын изображать грузчика - таскать сухое вино и укладывать в машину. У нашего старика какая-то дата - именины или полуюбилей, понять невозможно. Это знает один он.

Валерий посмотрел на себя в зеркало, поправил бинт на горле.

– Ну, скоро увидимся. Всегда делай допуски: плюс - минус. Тогда средняя продолжительность жизни будет соответствовать статистике. Покеда! Располагайся у меня, полистай прессу и учти: в холодильнике на кухне - холодное пиво. Впрочем, не хочешь ли прокатиться с нами?

– Нет.

"Сейчас я поеду на телеграф и позвоню…"

Как только он вышел из подъезда старого шестиэтажного дома, вышел на солнце, на дующий жаром светоносный воздух летнего дня и как только увидел в тени деревьев, на троллейбусной остановке нежно-белые островки тополиных сережек, с невесомой легкостью летевший над тротуаром пух, Никита почувствовал облегчение, как будто что-то кончилось. Он знал, что впереди был длинный свободный день и до вечера не нужно было ни с кем разговаривать, против воли испытывая какую-то новую возникшую зависимость, неприятную ему, видеть вынужденное сочувствие, подчеркнутую скорбность, объяснять то, что не мог никому объяснить.