Фазлиддин Мухаммадиев - Рассказы. Аллея Надыра. Похороны усто Акила. Поединок

Не начнись война, Абдувахид-ака построил бы еще один дом с красивым айваном: осенью его старший сын должен был жениться.

За три минувших года войны он свыкся с утратами и страданиями, которые свалились на него, как и на всех людей. Тысячи домов превратились в пепелища, множество городов и сел лежали в руинах. А сколько погибло молодых красивых джигитов, у которых, как говорится, из ста бутонов еще ни один не распустился!.. Повидав все это, невольно становишься выносливей.

Но все равно, если у вас унесут, взломав замок, балки, разве вам не будет обидно? Да еще когда вы были на фронте, защищали этих же людей?.. Когда, трижды вырвавшись у смерти, вернулись домой без ноги, калекой?.. Наконец, когда ваш родной сын пожертвовал своей молодой жизнью и об этом наверняка знают все соседи?!

Мерзавцы оставили одну только матицу. Нет девяти балок для перекрытия комнаты, семи — для айвана. Разве это люди?

Абдувахид-ака вышел из сада.

— И это человечность? — произнес он на этот раз вслух, громко и гневно, но тут же спохватился и посмотрел по сторонам.

«Подлость, свинство!» — ругнулся он в душе.

Саидмурад уже взял у соседей деревянную лопату, взобрался на крышу и сгребал с нее снег. Вскоре подошла соседка — вдова, оставшаяся с тремя малыми детьми. Она поздоровалась и тут же всхлипнула. Потом заголосила.

Абдувахид-ака был из тех, кто теряется при виде плачущих женщин и детей. И это несмотря на то, что долгое время руководил людьми. Он и на фронте командовал, вел свой взвод в бой, поднимал солдат в атаки под пулями врага. Слезы же соседки повергли его в смятение.

— Будь проклята война! Да сгорят те, кто ее затеял! — причитала она, а он скривил лицо, как от боли, и только и смог вымолвить в утешение:

— Хватит, сестра, не плачьте…

— Ака, простите нас. Мы топили вашими балками, — сказала женщина. — Я болела, не было и щепки…

Абдувахид-ака промолчал. Он не знал, что сказать. Теперь, когда виновник объявился, стоял лицом к лицу, он не знал, то ли рассердиться, то ли продолжать утешать. Вора он представлял другим. Ему казалось, что вор был наглым здоровяком, расчетливым, бессердечным ловкачом. И поэтому он ощутил неловкость. Удивленный, он молча смотрел на залатанный камзол женщины, на ее рваные галоши и думал, что ей нет еще тридцати, но в волосах уже седина, вокруг глаз и губ густые морщины.

— Не зайдете на минутку к нам? — робко спросила женщина, утирая слезы.

Абдувахид-ака опять промолчал. Несколько минут назад он проклинал эту женщину, а она и без того несчастна. Вдова. С малыми детьми. Тремя…

С крыши подал голос Саидмурад:

— Идите, амак, т-тут х-холодно. Я т-тоже се-сейчас приду, — сказал он и хотел прибавить что-то еще, но язык не слушался, и бедняга, волоча лопату, перешел на другой конец крыши.

Когда-то, при муже соседки, Абдувахид-ака бывал в ее доме. В те времена ниши в стене сверкали новенькой блестящей медной посудой, полки были уставлены разноцветными сервизами. Теперь от прежних вещей остался лишь старый сундук. На полке — несколько глиняных чаш, семилинейная лампа со «стеклом», сделанным из консервной банки. При нынешней острой нужде, когда и голодно и холодно одной, без мужа, ставить на ноги троих детей мал мала меньше — дело, конечно, нелегкое. Быть может, балки даже продали, проели. Потому что столько дров и пять лет жги — не сожжешь.

Женщина торопливо перебирала одеяла. Она вытянула из-под низу которое поновее и постелила его с одной стороны сандала поверх козлиной шкуры.

Расположившись на предложенном месте, Абдувахид-ака кривил губы в горькой усмешке: когда были целы обе ноги, он мог уместиться. Теперь, став одноногим, с трудом помещается на двух: сам занимает одно да вытягивает на соседнее деревянную ногу, которую никак не согнешь.

Сынишка хозяйки расстелил дастархан, [2] Дастархан — скатерть и угощение на ней; накрытый стол. принес две ячменные лепешки и на маленьком алюминиевом подносике сушеный тут. Чай приобрел зеленый цвет, очевидно, благодаря яблоневой коре; он имел привкус полыни.

Со двора донесся сильный кашель.

— Где гость? Покажите мне гостя! — несколько шутливо произнес сквозь кашель мужчина.

Это был брат хозяйки Надыр — бригадир. Он не дал Абдувахиду-ака подняться с места, сам опустился на колени и обнял его своей единственной рукой.

«И он инвалид, тоже несчастный, — подумал Абдувахид-ака. — Господи, куда ни глянешь — всюду калеки, всюду горе, страданья, разор…»