Николай Ляшко: Живая вода. Советский рассказ 20-х годов

— Выдержал.

— Гляди, в другой раз не выдержишь.

— Выдержу и в другой раз.

Начальник поднял на Алексея глаза, кивнул на выкупленные им кандалы и насмешливо спросил:

— Выдержишь? Со своими кандалами на каторгу придешь? Не спасут.

— Я кандалы для образца беру, — глухо отозвался Алексей. — Займусь на воле кандальным делом: мало ли кому понадобятся кандалы.

Начальник понял намек, сузил глаза, но сдержался и протянул:

— И то дело, попробуй, не ты первый…

Повестку Аникановьм принесли в субботу. В воскресенье Василий сходил на почту и принес обшитый холстом ящик:

— От Алешки.

Домашние подошли к столу. Василий вспорол холстину, кухонным ножом снял с ящика крышку и из туго набитых пахучих столярных стружек вынул связанные веревкой кандалы. Они шевелились под ослабленной веревкой клубком змей, выскользнули из нее и придушенно зазвенели. Из них вывалились вылощенные хомутками кандалов, свернутые в трубку кожаные подкандальники.

Связаны они были ремешком, что от кобылки шел к поясу а поддерживал на весу цепи.

— И как же… на ноги это?

Все касались кандалов, поднимали их и разглядывали расширенными глазами. Мать всхлипнула. Чтобы отогнать неловкость и тревогу, Василий взял кандалы и громко сказал:

— Вот так штука. Надо померять…

Он разулся, надел на ноги хомутки и скрепил их головными шпильками жены. Холод железа от щиколоток хлынул ему на икры, к груди и сжал сердце. Василии поймал непослушными руками кобылку, путаясь в цепях, неуклюже прошелся и чужим голосом сказал:

— Вот так Алешка наш щеголял в них. Балдёж, побей меня бог.

Василий остро почувствовал, что если бы его заковали в — кандалы, он завыл бы от страха, и, пряча оторопь, уронил:

— А в письмах писал: ничего, мол, хорошо вое…

Дверь скрипнула. Матвей от порога глянул на Василия и сердито спросил:

— Игрушку нашел? Сам нажил бы и игрался.

Василий понуро снял кандалы, положил их на стол и пробормотал:

— Была бы охота.

— Неохота? Знаешь только — на работу, домой, поесть и дрыхнуть.

— А вам и его в Сибирь хочется угнать? — обиделась невестка. — Хватит и одного, за всех отстрадает.

— Сама знаешь, чего мне хочется, — кинул ей Матвей и подошел к столу.

Щупая звенья, он шевелил их, сдвигал и раздвигал хомутки. Расправил подкандальники, поводил пальцами по выдавленным хомутками желобкам и замер. Слова оправившегося Василия раздражали его. Василий, большой, сильный, покладистый, вечно сонный, казался Матвею деревянным. Он не чета Алешке. Тот учился, сам до всего доходил. Того в праздник за посылкой не пошлешь, — тот с утра уходил, а возвращался к ночи. Читал всем. Эх!

Суд над Алешкой, угон его на каторгу посеребрили голову Матвея, до ушей раздвинули лысину и разворошили в сердце полымя гнева. Жалко, до слез было жалко сына, но полымя сводило челюсти и сжигало слова жалобы, — пусть! Газету, в которой была напечатана речь сына на суде, Матвей хранил и, когда в доме было пусто, читал ее.

Трогая кандалы, он представлял, как они давили молодые ноги. Алешка рисовался крошечным, заморенным неволей, маленьким от боли. Только крепится. Прижать бы его, поносить, пощекотать, чтоб он звенел от смеха и хватал руками за бороду.

Весь день Матвей был молчаливым и хмурым. Лишь вечером улыбнулся жене и сказал:

— Так-то, мать.

— Что ты?

— А ничего, я все об Алешке.

— А-а! — отозвалась жена и всхлипнула,

— Ну-ну, экая ты, право, слезливая.

На следующий день Матвей принес с работы кусок пропитанной олеонафтом пакли, смазал ею кандалы, сложил их в ящик и поставил к книгам Алешки на этажерку.

На заводе о кандалах узнали от Василия. Соседи по станку и знакомые просили Матвея принести их в мастерскую. Пожилые просили спокойно, молодые, похожие на Алешку, с жаром. Матвей отнекивался:

— Чего их глядеть? Не стоит, — но в конце лета уступил: — Принесу ужо на молебен, погодите…

Главной мастерской на заводе была сборочная. В ней собирались паровозы. Огромная, в три пролета, с рельсовыми путями, с похожим на летящего орла-кондора электрическим краном. Три полосы слюдистой от солнца п непогоды стеклянной крыши накрывали шеренги станков, ряды крыльями раскинувшихся верстаков, разметочные плиты, козлы с паровозными частями и замкнутую сетчатой перегородкой инструментальную.

В рабочую пору в сборочной голубыми муравьями шевелились и сновали слесари, токари, строгальщики, долбежники, разметчики. Ватагами шастали чернорабочие.