Она говорила самые обыкновенные вещи, самыми обыкновенными словами, но Ливенцев едва понимал, что она говорила.
Ему казалось теперь неслыханным чудом уже и то, что вот она, Наталья Сергеевна, в этом чудовищно скорбном месте — военном госпитале, на простом, жестком, деревянном диване сидит с ним рядом; что там, где не выдыхается тошнотворный запах ксероформенной марли, от нее пахнет духами л'ориган; что он держит в своей руке ее руку, которая дороже для него всех сокровищ и всех наград…
Но вот она сказала:
— А вы так и не написали мне, как именно вас ранили, — при какой обстановке. Должно быть, ваша рота кинулась занимать еще какой-нибудь окоп и при этом вас ранили?
Она смотрела на него родными глазами. Глядя в такие глаза, невозможно было выдумать что-то насчет австрийских окопов; однако трудно было и сказать всю правду.
Он выбрал неполную правду; он ответил:
— В моей ране виноват наш командир полка, — как это иногда бывает… Не будь в тот момент около меня командира полка, я не был бы ранен.
— Да?.. Я мало поняла все-таки, — улыбнулась она.
— Война ведь вообще дело весьма мало понятное, — слабо улыбнулся и он. — Особенно такая война, какую мы сейчас ведем.
— Да, конечно, именно такая война, — сказала она с ударением. — Но ведь если виноват в вашей ране командир вашего полка, то разве вы не могли бы на него жаловаться высшему начальству?
Он погладил ее руку и повел головой:
— Нет, это было бы бесполезно, прежде всего. Если бы даже я и подал жалобу высшему начальству, то в глазах этого высшего прав всегда тот, кто выше, — в данном случае не прапорщик, конечно, а полковник. Подобное познается подобным; магнит притягивает железо, а к меди он глубоко равнодушен.
— Я начинаю кое-что понимать, кажется, — внимательно присмотрелась к нему она. — Полковник и прапорщик, — тут действительно мало общего… но может быть… (Тут она несколько понизила голос, хотя в столовой сидели только они двое.) Может быть, близко уж время, когда прапорщики привлекут к ответственности полковников, а? И даже генералов!
И когда он вопросительно поглядел на нее, она улыбнулась, добавив:
— Разве для вас секрет это, что мы уже накануне революции?
Ливенцев тоже улыбнулся, как взрослый ребенку:
— И год назад и полгода назад я слышал это… И даже сам говорю это иногда легковерным… Но человеческой глупости все что-то не видно конца. Есть чьи-то стихи:
Гром побед отгремит, красота отцветет,
Но дурак никогда и нигде не умрет,
Но бессмертна лишь глупость людская!
Она пожала ему руку, противореча при этом:
— Не бессмертна, нет! И конец глупости приближается с каждым днем. Теперь он близок, это знайте.
В это время Тесьмин вошел в столовую через двери, выходившие на лестницу, а сосед Ливенцева по койке, поручик Филатов, артиллерист, убежденный и неукротимый сквернослов, вышел из палаты, и, встретившись, они не разошлись, а остановились тут, перекидываясь ленивыми фразами о каких-то пустяках и разглядывая красивую знакомую прапорщика Ливенцева; поэтому Наталья Сергеевна перевела разговор на Херсон и свою поездку.
Однако вслед за Филатовым стали входить из палаты в столовую еще и еще офицеры, выздоравливающие и потому совершенно изнывавшие от скуки. Наталья Сергеевна твердо выдерживала их назойливые и липкие взгляды и просидела с Ливенцевым все время, отведенное для посетителей.
Когда же она уходила, он не мог расстаться с нею, не проводив ее по лестнице вниз, хотя лестница и была для него пока еще запретным местом.
Здесь, медленно спускаясь со ступеньки на ступеньку, она спросила его, пошлют ли его снова на фронт, когда он поправится окончательно.
— Непременно, — ответил он, — если только мой командир полка не начал против меня дело по обвинению меня в сочувствии красным.
— А-а, — как-то просияла она изнутри и даже остановилась, чтобы поглядеть на него подольше. Он же продолжал:
— Но я все-таки думаю, что такого дела он не начнет, — что ему просто неудобно будет по некоторой причине начать такое дело.
— Я как будто начинаю что-то понимать, — сказала она радостно. — Но как вы думаете, — ввиду вашей раны не оставят ли вас все-таки в тылу?
— Например, в Херсоне? В запасном батальоне? Вообще там, где фабрикуются пополнения для фронта?
— Если бы в Херсоне, это было бы для меня приятнее всего… Впрочем, публичные библиотеки есть ведь и в других городах. Иногда бывает так, что можно с кем-нибудь поменяться местом службы.
Читать дальше