Владислав Леонов - Деревянное солнышко

— Ладно, — сказал он, — чего уж...

Он глубоко, вольно вздохнул и зашагал домой.

Павлуня пошел проведать Варвару. Ему было хорошо, спокойно. Он задал лошадке овса, вычистил ее. Сторож, стоя рядом, удивлялся:

— Только тебя и признает, а почему? Слово, что ли, знаешь?

Вешая гребень, Павлуня сказал просто:

— Люблю ее.

Павлуня шел не торопясь, ступал по снегу с чувством. Снег подавал голос — к ночи он становился звонче.

Проследовал важный Женька с папкой под мышкой — учиться. Лешачиха для такого торжественного случая обрядила его в модное пальто и шапку, и он шествовал, покуривая.

— Куришь? — удивился Павлуня.

Женька бросил сигарету, засмеялся в сторону.

— Я так. Смотри матери не ляпни!

Он побежал к своей вечерней школе, откуда уже слышался звонок.

Павлуня покачал головой: носится этот мальчишка, как стриж. На всех пожарах первый, только в школу самый последний. А ведь способный.

Мать встретила его блинами. Сама она уважала это блюдо, считая, что блины не любить нельзя, обижалась на сына, который всегда робел перед масляной грудой.

«На мучное нажимай!» — сердилась Марья Ивановна и ела блины сама. Оттого, верно, и плечи у нее шире ворот, а в руках мужицкая сила.

Увидя опять блины и приправу к ним, Павлуня отступил на шаг. Однако мать не стала возмущаться Пашкиной трусостью. Она сидела странно безмолвная, печальная и ела рассеянно, макая блины то в сметану, то в варенье, отправляя их в рот вперемежку с глубокими вздохами. Взглянув на сына, кивнула на стол:

— Будешь?

— Не хочется...

— Тогда садись, ешь.

Павлуня внимательно посмотрел на нее.

— Ладно, — сказал он. — Я сейчас...

Сперва он сходил накормить боровка. Проклятый уже без памяти полюбил хозяина, узнавал его по шагам и визжал за версту. Павлуня тихонько отпихивал его, но боровок, сопя и чавкая, норовил прижаться к сапогам полновесным боком, лез холодным пятачком в ладони.

— Лопай, не приставай! — Павлуня быстро вылил пойло в корыто, вышел, заперев дверь.

Вечерний воздух после свиного сарая показался ему очень вкусным. Парень долго глотал его, размышляя о том, какая все-таки несчастная тварь этот боровок. У него никакой радости в жизни и одна-единственная страсть — обжорство. За это Алексеич не любит свиней. То ли дело коровы или лошади — те не чавкают и не глядят на тебя заплывшими, нехорошими глазами.

Поразмышляв так на вольном воздухе, Павлуня вернулся в натопленный дом.

Марья Ивановна пила теперь чай.

— Накормил? — спросила она равнодушно.

— Накормил.

— Зачем же кормишь, коли он тебе не нравится?

Сын подумал, ответил:

— Женщине нельзя тяжесть-то...

— Ага, — пробормотала она. — Спасибо. Садись ешь. Для тебя старалась. Кто тебе без матери сготовит... Без матери теперь и голодным досыта насидишься...

Павлуня поднял в недоумении бровь, а Марья Ивановна грустно сказала:

— Уезжаю я, Пашка, далеко...

— Как? — испугался Павлуня. — Зачем это?

И она нехотя пояснила, что заболела вдруг тетя Сима из города Саратова и нужно срочно ехать к ней.

— Надолго? — спросил ошарашенный сын.

Марья Ивановна отвечала необычно тихим голосом:

— Кто ж знает... Я уж и отпуск оформила. Билет вот взяла. — Она издали показала его Павлуне. — Все теперь хозяйство на тебе — дом, огород... Можешь всласть изъездить его своими тракторами — твоя воля. И скотина вся на тебе: хочешь — корми, не хочешь — мори.

Павлуня пригорюнился. С детства ему везло на скотину. Да и все деревенские кошки и собаки любили его, словно догадывались, что он не ударит, не закричит. Теперь у ног трется Трофимова кошка — квартирантка, полюбившая Павлуню за ласку да за молочко. В конюшне по нему страдает Варвара, а в сарае ждет не дождется жирный боров.

— Когда ехать-то? — спросил сын.

— А теперь же, — ответила Марья Ивановна, поглаживая кошку, на которую только вчера ворчала и замахивалась.

Она встала, и на пол со стула упала толстая книга, которую последнее время Павлуня часто видел в ее руках. Книга раскрылась, из нее вылетел снимок.

— Трофим? — удивился сын, наклоняясь, но Марья Ивановна, опередив его, быстро подняла снимок, сунула обратно в книгу.

— А тебе-то что? — пробормотала она, не глядя на Павлуню.

Он почему-то покраснел, сказал неуверенно:

— Скоро приедет небось. Из санатория.