Владислав Леонов - Деревянное солнышко

Павлуня подумал и сказал:

— А еще партийный.

Две вещи особенно не терпел Павлуня: еду и холодную воду. Потому он умылся брезгливо, как старый кот, и нехотя сел завтракать. Мать похрапывала за тонкой перегородкой.

«Ешь с душой, — говорил ему Бабкин. — Ты рабочий человек, тебе сила нужна».

«Рабочий человек» Павлуня поел совсем без души и подался в чулан — одеваться. Это одевание напоминало тщательные сборы водолаза: парень натянул свитер, ватные штаны, стеганку, шерстяные носки, сунул ноги в раздолбленные сапоги и встал, похлопывая себя по карманам — тут ли рукавицы. В таком виде зеркало отразило его плечистым и видным, только шея слишком торчала.

«Ничего, шут с ней, с шеей!» Павлуня надвинул на лоб шапку, еще раз полюбовался трактористом в зеркале и зашагал к мастерской.

Небо было густо пересыпано чистыми звездами, и Павлуня удивился, из каких это туч за ночь навалило столько славного снега. Он представил себе, как тепло нежным зеленям под этим пушистым одеялом, и порадовался за них.

— С хорошим снегом! — приветствовала его Настасья Петровна, спешащая с фермы.

— Спасибо, — благодарно ответил он, словно это Лешачиха заведовала снегопадами и лично распорядилась отсыпать совхозу продукцию самого чистейшего помола.

Они постояли, поговорили о Бабкине и его редких письмах, а потом Настасья Петровна, погрустнев, сообщила о Женькиных успехах:

— Ума не приложу, что с ним делать! Учится плохо, в школу колом не загонишь, а все веселится!

Про Женьку она могла толковать хоть до завтрашнего утра, хоть до мая месяца. Поэтому Павлуня обрадовался, когда мимо них какой-то особенной, шмыгающей походкой — руки в карманах, плечи приподняты — проследовал сам Лешачихин сын. Он остановился подальше от матери, нетерпеливо ожидая товарища и делая ему знаки.

Взглядывая в его сторону, Настасья Петровна негромко попросила:

— Поговорил бы с ним, а? Может, хоть тебя послушается. Ну прямо сил моих больше нет!

Павлуня обещал и, шагая потом рядом с Женькой, все раздумывал, с какого края начать воспитание.

— Чего пыхтишь? — усмехнулся тот. Павлуня заехал издалека:

— Ну, как школа?

— Не сгорела еще! — в сердцах ответил Женька, и на этом разговор потух.

Возле мастерской оживленно беседовали Саныч и Боря Байбара. Саныча вернули из леса, и Боря считал это хорошим признаком: молодежное звено они все-таки выбьют! Только бы Модеста уговорить вернуться.

— Говорил? — спросил Боря Байбара у Ивана, который нахохлился на скамейке.

— Говорили...

— Ну и как?

Иван махнул рукой. Он добросовестно передал сыну всю горячую речь Аверина, а когда дошел до бакенбардов, которые так громогласно грозился оборвать Василий Сергеевич, Модест вскочил, походил по дому и тихо сказал: «Так. Спасибо. Заработал». А потом добавил, что теперь лучше удавится, чем вернется в совхоз. После этого сын отвернулся к окошку и надолго замолчал. Если он и раньше не был говорлив, то теперь почти не размыкал уста: где вчера произносил слово, сегодня не выбьешь и половины.

Иван переживал на скамейке, а под ухом, раздражая его, трещал Женька.

— Отвяжись, — попросил Иван.

— А что? Не здоров, Иван Петров?

— Балаболка. Руководства хоть постесняйся!

Женька обернулся и увидел руководство: Аверина, парторга, Гришу Зиненко и других, которые помельче.

— Как здоровье? — осведомился Василий Сергеевич, не назвав Павлуню, как всегда, Алексеичем.

Женька выскочил на глаза:

— Здоровье воловье! Поедем?

Но Аверин ничего не ответил Женьке, он суховато приказал Павлуне:

— Первым будешь.

— Я?!

— Ну, давай я сяду! — усмехнулся Василий Сергеевич.

Павлуня, склонив голову, посмотрел на него и пошел к своему колеснику, а Иван подался к Мишиному трактору, который успел уже вывозить «по уши» в грязи.

Механизаторы выехали на дорогу, и все обратили внимание, что Иван без крика пропустил Павлуню вперед. А когда тот замешкался, прогревая двигатель, Петров принялся так отчаянно сигналить, словно проваливался в тартарары вместе с трактором и тележкой.

— Иван трудиться спешит! — захохотал Женька. — Вот умора! Вперед, капитан!

Они покатили во главе целой колонны. Не отставая, наддавал за ними Иван, за Иваном ехал Саныч, в кабине его сидел Боря Байбара. Позади всех старательно крутил колесами по разъезженной дороге «газик» Аверина. Появилось солнце, и все вокруг встретило его с радостью: утро повеселело, зарумянилось, синие тени от берез с удовольствием улеглись поперек дороги, лед на пруду заблестел.