Василь Земляк - Зеленые млыны

Ночь была темная, на запруде грязища стянула с Мальвы лодочки, а Журба, вместо того чтоб подхватить ее, босую, на руки, сам робко держался за ее свободную руку и все утешал, что не стоит принимать это так близко к сердцу, что и лемки только здесь такие смиренные, а там, на своих балях (они так выговаривают это слово), тоже не лучше вавилонян. Следует учесть и то, что все происходило в овине, он уверен: в настоящем дворце такого никогда не случилось бы. «А вообще, Мальва, мы еще не созрели для великосветского бала». Когда он привел ее домой, мать слезла с печи, зажгла свет и, глянув на ноги дочки, заголосила: «Ой, господи, пропала ты, пропала!» Она поспешно растопила печь, чтоб нагреть воды и попарить ноги дочери, но воды в бадье не оказалось: «Из за этого проклятого бала и вода то в хате высохла!» Журба взял ведерко, побежал по воду, но своей воды у Зингеров не было, а колодец он нашел не скоро. «А этот рыжий не мог взять тебя на руки и принести, чтоб не шла босиком? Да другой бы такую до самых Зеленых Млынов на руках донес…»

Под утро прибежал Савка, сказал, что прибыл товарищ Чубарь и хочет видеть Мальву. «Знал, когда приехать. Вон она, вся горит под овчинами». — Мать показала на кровать, заваленную кожухами. Савка подошел к кровати, убедился, что все так и есть, и побежал звать с бала к больной Варю Шатрову.

Засуетились кухарки в фартучках, у них были в ближних хатах припасы, оттуда и принесли для товарища Чубаря свеженького и тепленького. Правда, не удалось полностью воссоздать ту райскую картину, о которой напоминали веревки над столами. Когда Чубарь посматривал на них и никак не мог понять их назначения, кое где вспыхивал смешок, и тогда Фабиан пояснил гостю, что на этих веревках висели пятимесячные барашки — угощение для дорогих гостей. «Что он мелет? Что он мелет?» — ужаснулся Лукьян, еще раз убедившись, что философа нельзя подпускать к большим людям.

Ни лицом, ни костюмом, ни манерой держаться за столом Чубарь никак не напоминал им того председателя Совнаркома, которого они знали по портретам и которого каждый рисовал в своем воображении перед его появлением в этом овине. Скорее он походил на простого крестьянина, усталого, словно пришедшего сюда с пашни. Но когда он начал говорить о Терещенках, Харитоненках, Браницких и других сахарных магнатах, о тех, на кого до революции Украина гнула спину, то загорелся и словно бы вывел всех из овина к тому дворцу, что сегодня заложат здесь, в Вавилоне, чтоб в дальнейшем справлять в нем свекольные балы. Правительство решило построить на Украине в ближайшие годы семь таких показательных дворцов. Потом Чубарь танцевал с лучшими звеньевыми и был приглашен лемками на бал к ним. Оказалось, что он про них знает и охотно приехал бы к ним через неделю, но если ему зачастить на балы, кто же будет руководить Совнаркомом?

С восходом солнца всем балом поднялись на Замковую гору — наивысшую точку Вавилона, там Чубарь зачитал постановление Совнаркома и собственноручно заложил первый камень в фундамент будущего дворца. Оттуда Соснин повез его в Семиводы, на осмотр первой МТС. Но больше всего Чубарь поразил вавилонян тем, что, прежде чем покинуть Вавилон, пожелал проведать заболевшую хозяйку бала — Мальву Кожушную, а там уж заодно показали ему знаменитые вавилонские качели. И не будь такой скользкой обледенелая кленовая доска, он, верно, и сам полетал бы над обрывом…

Для Мальвы и для коммуны это была трудная весна. Когда Синица засел в Глинске, и, похоже, надолго (метался по селам, отражая последние вылазки врагов, большею частью внезапные и жестокие — в Прицком стреляли в Рубана, когда тот ночью возвращался домой), — Мальве пришлось возглавить коммуну в этот, может быть, самый тяжелый период. Из Семивод, хотели того или нет официальные власти, и прежде всего сам Синица, надвигалась на коммуну новая проблема — с самой неожиданной стороны. Только что созданный там колхоз еле перебивался на бывших кулацких дворах, для скотины не было ни хлевов, ни кормов, ни воды, лошадей приходилось дважды в день гонять на водопой к озеру, овцы задыхались в тесных загонах и гиб ли что ни день десятками, а в коммуне пустовали просторные хлева, коровники, овчарни… Вот председатель колхоза, недавний комбедовец Родион Чумак, и направил свои усилия в эту сторону, повел политику слияния с коммуной. Для начала он пригнал овец и занял пустую кошару (своих овец коммуна потеряла — был падеж), потом занял двор коммуны изможденными колхозными лошадьми, которые сравнительно легко пробились к коммуновским кормушкам с душистым сеном, и, наконец, довершил дело волами. Ну, а затем Чумак принялся за самих коммунаров, агитируя их добровольно вступать в колхоз «Коммунар». А тут как раз «ликвидировалось» еще несколько коммун (Ободовская, Ксаверовская, Ружинская), и это придавало энергии Родиону Чумаку, который почувствовал, что время работает на него. Однажды утром на фасаде коммунов ского дворца появился лозунг, написанный от руки на полоске белой бумаги: «Товарищи коммунары! Вступайте в колхоз «Коммунар»!» Этим лозунгом, в сущности, было покончено с коммуной, и все же коммунары еще держались, выставляли на ночь своих сторожей, днем обособленно выходили на сев, все еще лелея надежду, что за коммуну вступятся сверху. И вот однажды ночью заступник и правда явился.