Рюрик Ивнев - Богема

Я начал понимать, что всего сразу добиться нельзя, и, к счастью, не впал и в другую крайность — не считал врагами Советской власти тех, кто еще не осознал ее исторического значения, но я отдавал себе отчет, что реальных врагов немало. Как-то встретился в Наркомпросе с другом детства, приехавшим из Екатеринбурга. Он рассказал, что белогвардейские атаманы Дутов и Каледин подняли мятеж на Южном Урале и на Дону, а в Екатеринбурге их агенты вели усиленную агитацию среди проезжающих казачьих эшелонов, возвращающихся с фронта в свои станицы. Они уговаривали их присоединиться к мятежу уральского казачества. Вербовочные комиссии белогвардейцев раскинулись в крупных городах России, начиная от Москвы и Петрограда. Контрреволюция не дремала. Она пыталась окружить республику белогвардейским кольцом. Буржуазная пресса, газеты меньшевиков и эсеров ежедневно изливали потоки жалоб и клеветы на Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию, организованную по предложению В.И.Ленина в декабре 1917 года для борьбы со спекуляцией и контрреволюцией, хотя знали, что Ленин писал Феликсу Дзержинскому: «Буржуазия, помещики и все богатые классы напрягают отчаянные усилия для подрыва революции, которая должна обеспечить интересы рабочих, трудящихся и эксплуатируемых масс… Необходимы экстренные меры по борьбе с контрреволюционерами и саботажниками…»

Находясь под впечатлением беседы со старым другом, я решил принять участие в деле помощи Советской власти. Когда подходил к зданию Наркомпроса, столкнулся с давнишним знакомым Сеней Рыбакиным.

— К Луначарскому? — спросил он, улыбаясь, после того как мы поздоровались. — Поздновато, уехал час назад.

— Какая досада! Придется идти вечером в Кремль, а у нас в клубе диспут.

— Ну, придете завтра.

— Нет, бумаги должны быть подписаны сегодня.

— Какие, если не секрет?

— Броня. Я должен выехать на несколько дней в Нижний Новгород.

— Что вы там потеряли?

— Еду для организации выставки революционных плакатов. Там живет замечательный художник Федор Богородский. Его нужно доставить в Москву.

— Федя Богородский! — воскликнул Рыбакин. — Чудаковатый, но хороший малый, я его знаю. Не откажетесь передать ему привет?

— Конечно, — улыбаюсь я.

— Знаете, — произнес Семен, — он очень похож на Лукомского.

— Вы знаете Петра Ильича? — Я удивился.

— Это мой друг, и я сейчас направляюсь к нему. Хотите, пойдем вместе.

Я согласился.

— Тогда в «Метрополь». Может, удастся втиснуться в трамвай, будет быстрее.

Лукомский был один. Я никогда не видел Петра таким расстроенным. Лицо его поблекло, улыбка, с которой он встретил нас, была натянутой. К его приветливости я так привык, что в первую минуту показалось, будто я ошибся дверью и попал в чужой номер. Но через мгновение Лукомский овладел собой и начал с обычных шуток:

— Ого, целая делегация! Чем обязан такой чести?

— Как всегда, — ответил я, — пришли по делу. И наш общий знакомый — Сеня Рыбакин, тоже по делу.

Тут Лукомский заметил Рыбакина и кинулся к нему:

— Привет, Семен! Не узнал тебя. Как ты изменился!

Рыбакин обнял Лукомского, а потом сказал:

— Время всех старит. Я тоже по делу. Тебе пакет. — Он протянул Петру Ильичу запечатанный сургучом конверт.

Лукомский взял письмо, отложил, а потом сказал:

— Присаживайтесь, ребята. Только угощать вас нечем. Завтра выезжаю на фронт.

— Да мы и не думаем об угощении, — запротестовал Семен.

— Впрочем, — заулыбался Петр Ильич, довольный, что нежданные гости стряхнули его озабоченность, — хлеб и чай могу предложить от чистого сердца.

— Нам не до чая. Рюрик хочет с тобой поговорить. Если разговор секретный, — обратился ко мне Семен, — я подожду около лифта.

— Нет, — ответил я, — никаких секретов. Лифт можно отставить.

В это время в дверь постучали.

— Должно быть, член вашей делегации. Войдите! — сказал Лукомский.

Едва приоткрылась дверь, как Петр Ильич воскликнул:

— Прозевал Дашу. Она уехала вчера ночью. Наказала сделать тебе выговор, Андрей! Где ты пропадал?

Андрей Луговинов, не ожидавший встретить незнакомую компанию, немного растерялся и в первую минуту не смог ничего ответить, но, оправдываясь, сделал общий поклон и сказал:

— На вокзале задержался. Уезжала моя землячка, я дал ей письмо для матери, написал, что приеду потом, оформил перевод на другой фронт и завтра направляюсь туда.

— Тогда выговор снимается. Матери надо сообщать в первую очередь.