Всеволод Кочетов - Чего же ты хочешь?

Он весело рассмеялся и вновь заговорил на английском:

– Пусть это не будет так называться… Это только для вас, господин Клауберг, только для вас одного… Хотя и мисс Браун и вот Росс, они в курсе всего… Но пусть и вам ведомо: вы будете являться подлинной боевой группой. Пусть это вас, офицера райха, офицера СС, в какой-то мере утешит. Вы не картиночками станете заниматься, смею заверить вас,– это удел Карадонны-Сабурова, а тем, чего своевременно не сделали немцы, готовя войну против СССР: разложением общества нашего общего с вами противника. И, кстати, еще вот что. Вас, наверно, радует то ; что в Федеративной республике появилась некая партия, НДП, продолжающая программу гитлеровской партии, к которой принадлежали и вы? Не сомневаюсь, что радует, вижу, что радует. А надо, Клауберг, не радоваться, нет, а огорчаться. Перед лицом роста нацизма русские усилят бдительность, вот и все. Во всех случаях, когда Запад бряцает оружием, русские не проигрывают, а выигрывают. Они освобождаются от благодушия, от извечной для России робости перед общественным мнением Запада. Самый верный путь – довести их до полной сонной одури – сидеть тихо, вести себя образцово-миролюбиво, идти на частичные разоружения, особенно когда таким путем можно отделаться от морского и сухопутного старья. Но вот видите, как получается! Наш с вами мир не может, чтобы не шебаршить. Таковы противоречия империализма, верно это говорят марксисты. Своими противоречиями мы облегчаем жизнь коммунистов. Ну и так, мой друг, лекция моя затянулась. Щажу вас. Для начала хватит. Группа у вас будет прекрасная, разносторонняя. За полгода вы сживетесь, сдружитесь, и противнику от вас не поздоровится. Карадонна-Сабуров пусть ничего этого не знает, пока вы полностью не убедитесь в том, что он готов на все.

– А может быть, ему и вообще не надо ничего этого знать? – подал голос хозяин дома. – Пусть занимается репродукциями. Незнание обеспечит ему натуральность поведения. А среди русских это очень важно – быть безукоризненно натуральным.

– Может быть, может быть.

В просмотровом зальце все еще крутили советские ленты, когда Клауберг вновь занял место в кресле позади Сабурова. Он видел, с каким интересом Сабуров смотрит кадры из жизни России, и раздумывал о только что услышанном. Да, не случайно, что к игре великих западных стран все больше и больше привлекают и их, немцев. Потому что немцы никогда не смирятся с тем, что сделали с ними в сорок пятом году. Немцы! Версальский договор был дрожжами, на которых взошло неудержимое тесто второй мировой войны. Договор Потсдама не даст покоя немцам до тех пор, пока не будет смыт кровью. Конечно, они хитроумны, эти англичане и американцы, они ловко обрабатывают русских, никогда не упуская случая принять их в свои «дружеские» объятия. Но когда дойдет до дела, решать его будут не их певички и танцовщики, не их кинофильмики и песенки, а наши, немецкие, пушки, танки, самолеты. Ему, видите ли, огорчительно, что в Западной Германии возрождается партия фюрера! Она, дескать, раздражает русских и усиливает их настороженность, что в итоге вредит общему делу. Понятно, какое у них общее дело: прикончить русских руками немцев, а самих немцев всегда держать в узде, как ломовую лошадь. Так вот, не будет этого! Не будет! Да здравствует НДП! Лишь тех безмозглых баранов – христианских демократов, всяких социалистиков – могут околпачивать западные боссы, обрабатывать и накидывать на них узду. На тех же, кто возрождает великую партию Гитлера, ничего не накинешь.

Возвратясь в отель, они разошлись по своим комнатам. Клауберг запер за собою дверь, задернул шторы на окне, подсел к столику с яркой лампой. Из потайного кармана своего старого кожаного бумажника он вытащил несколько небольших фотографий. На первой был изображен он сам, молодой, с хорошей выправкой, в полной форме, офицер СС. Немало дел сделал он во славу Германии во время войны. Сабуров этих его дел не знает. Сорок третий, сорок четвертый, сорок пятый… Тогда они уже были в разных местах и встретились вновь перед концом войны. Если бы Петер знал обо всем, он завопил бы истошным воплем. Он чертовски чувствителен, как, впрочем, все русские.

Клауберг долго любовался молодым эсэсовским офицером. Затем он взял в руки вторую фотографию. Тихая, застенчиво улыбающаяся женщина, окруженная детьми,– их четверо; это его жена; давняя, тогдашняя штурмбанфюрерша Эмилия. Всех их, и Эмилию, и детей, которых он стал уже позабывать, кого как звали, Клауберг потерял. Бреслау, где они жили перед войной и во время войны, после разгрома перешел к Польше, стал Вроцлавом, и куда подевались его прежние жители, один бог ведает, да молчит. А может быть, все они погибли при бомбежках и штурмах. Не одним же русским было сгорать в огне войны…