Всеволод Кочетов - Чего же ты хочешь?

– Публичный дом! – сказал вдруг Шурик со злостью.

Кирилл усмехнулся, взглянув на него.

– Устами младенцев глаголет истина. Браво, мой мальчик!

Нарочитой оригинальностью своих суждений Кирилл раздражал не только Ию и не только своего сослуживца Шурика, но и других. Они, правда, переглядываясь и пожимая плечами, молчали. И неведомо, до какого напряжения дошло бы дело, если бы не явилась наконец-то Порция Браун. Она мило улыбалась, видя, сколько молодых мужчин обратило на нее заинтересованные взоры. Она не зря оделась так легко и открыто в короткую юбчонку выше колен, в невесомую блузку без рукавов, не сковав себя никакими поясами и прочими невыносимыми летом оковами туалета.

– Я виновата,– сказала она.– Я надеюсь, меня простят. О, госпожа Ия! – Она протянула руку.– Как приятно!…– Но рукопожатие ее было вялым. Именно Ия, эта красивая девушка, была свидетельницей то го, как с ней обошелся Булатов. Да, неприятно. Но что поделаешь…

Ей налили виски, она выпила, раскраснелась.

– У вас есть магнитофон? Да? Я принесла новые записи. Самые последние.– Она вынула из сумочки две бобины магнитофонной пленки. – Кто умеет, может потом завести.

Генка тотчас предложил тост за гостью, прибывшую в Советский Союз с такой благородной целью – показать миру красоту русского искусства. Все выпили. Кирилл, улыбаясь, заговорил с ней.

– Перед вашим приходом мы решали один важный вопрос, мисс Браун: что такое любовь в жизни человечества – прогрессивна она или регрессивна?

– О, это очень важная проблема! – Порция Браун стрельнула голубыми глазами, прошлась ими по лицу Кирилла. – Я не большой специалист в этой области. Но мне кажется, что любовью, друзья, как и всем иным, чем располагает человек, надо уметь пользоваться. Она может и ничего не приносить человеку, а может и очень много ему при носить.

– Не очень ясно, объясните.

– Надо уметь чувствовать того, кого любишь, развивать эти чувства, – стала объяснять Порция Браун. – А этому мешает стыдливость, которую веками и тысячелетиями культивировали… Я даже не знаю, кто это культивировал персонально. Общество! Все общество в целом. Оно шло за проповедниками стыдливости и постепенно заболевало ею. Стыдливость, я считаю, – это болезнь, которая вредит любви.

– Интересно! – сказал кто-то.

– Да-да, очень интересно! – подхватила Порция Браун.– Стыдливость берет начало в тех временах, когда женщина была собственностью мужчины, когда ее запирали именно как собственность в четы рех стенах, под прочные замки и никому, как сундук с золотом, не показывали, дабы не было соблазна. А если все-таки ей предстояло показаться людям, то она должна была закрыть лицо, закутаться с ног до головы, превратиться в этакий бесформенный куль. Кто же мог полюбить куль? Кого эта куча тряпок способна была заинтересовать? Вот как воспитывалась в человеке стыдливость и вот по какой причине. По самой что ни на есть материальной.

– И, конечно, в те времена не было любви? – сказал Кирилл, по чувствовав поддержку в некоторой части своих утверждений.

– Да, я думаю, не было. Во всяком случае, любовь не имела почвы для расцвета.

– Вы хотите, словом, сказать, что чем больше женщина открыта, тем больше ее любят? – спросила одна из девушек.

– Да, это верно. – Порция Браун закурила. – И женщине при ее естественном стремлении к любви свойственно не закутываться, а совсем напротив.

Разговор был острый. Все курили, все доливали свои стаканы из бутылок, пили, вслушиваясь в слова заокеанской гостьи. Она растревожила всех, разволновала.

Ия, видя, что разговор сводится лишь к одной теме, попыталась пригласить гостей танцевать, пыталась заговорить о чем-то ином. Но Порция Браун довольно бесцеремонно парализовала ее старания.

– Темой любви,– говорила она,– занят сейчас весь мир. Так, может быть, не было никогда, как сейчас. Кинематограф на девяносто процентов – любовь. Литература на девяносто процентов – любовь. Я уже не говорю об эстраде, обозрениях и прочем. А что, друзья, остается человечеству? Атомный век! Никто не знает, что с каждым из нас будет завтра.

– Положим,– начал было Шурик,– у нас есть кое-какие наметки и на завтрашний день…

– О, пропаганда! – парировала Порция Браун.– У вас есть про грамма коммунистического переустройства мира. Это прекрасно. Но во дородные бомбы не считаются с программами. Реальны сегодня лишь удовольствия, какие мы можем получить в современных условиях. – Откинувшись в кресле, она так задрала свою куцую юбчонку, что ноги ее открылись без малого до талии. – Вы очень смешные, наивные пуритане. Во Флоренции когда-то жил один очень строгий блюститель нравов, Фра Джироламо Савонарола. Его сожгли. У вас таких савонароликов множество. Вот вы,– указала она на Шурика,– я по глазам вижу, что вы со мной не согласны и меня осуждаете… Вон та пугливая девушка, которая так настороженно на меня смотрит… И даже наша очаровательная хозяйка, поистине созданная для любви, и та не на моей стороне.