Константин Лапин - Сердце сержанта

В другой раз она принималась мечтать вслух, что станет делать, когда кончится война.

— Ты не будешь смеяться, Федя, если я скажу, о чем больше всего мечтаю?.. Вот вернусь домой, вымоюсь с ног до головы, надену на себя все, все гражданское, новое, шелковое. Тебе не представить, конечно, до чего можно истосковаться по такой чепухе... И учиться хочется!..

А иногда она задумывалась, словно уходила от него куда-то далеко.

— О чем? — допытывался он, стараясь заглянуть в ее глаза.

— Глупость просто... Все хочу спросить у тебя одну вещь, да не решаюсь.

— А ты спроси! — Он насторожился.

— Да ничего серьезного, так просто... Скажи, почему твою гимнастерку стирала Анька из штаба?

— Какая Анька? — искренне удивился он. — Понятия не имею, кому давал стирать белье наш старшина.

Поля не могла скрыть, как полегчало у нее на душе от этого простого объяснения.

Однажды она принесла за пазухой промаслившийся сверток.

— Вот, попробуй, пока не остыли. Маша взяла обед сухим пайком, все утро блины пекла...

— Скажи на милость, и верно, блины. — Он обрадовался, как ребенок, даже зажмурился от удовольствия, надкусывая блин. — Вкусно!.. В детдоме мы с ребятами, помню, рыжики пекли.

Девушка удивленно посмотрела на него: разве рыжики пекут?

— На костре... Проткнем веточкой — и в огонь. Тоже вку-усно! — протянул он мечтательно.

Куском марли Поля вытерла масло с его подбородка.

— Беспризорный ты мой! Больше не будешь таким... Мама моя тебе понравится. Бывало, чуть свет меня будит: вставай, дочка, поешь блинков горячих с маслицем да опять ложись. — Она вздохнула. — Перед самой войной мама второй раз замуж вышла... Она у меня молодая еще.

— Так вот почему ты здесь! Был бы жив родной отец — нипочем не отпустил бы на войну такую маленькую. — Он обнял ее за плечи, притянул к себе. — С другой стороны, не уйди ты на фронт — мы б не нашли друг друга. Может, я неживой был бы...

На ветке клена над их головами чирикнула пичужка. Горизонт осветили рыжие сполохи, послышался подземный гул разрыва. «Чирик», — пискнула пичуга, улетая.

— Пятисотку кинул, — вздохнула девушка.

— Клёст, — Федор проводил птицу глазами. — Мы в детдоме красили им носы лаком и на базаре продавали. За дроздов сходили...

— А дрозды что — дороже?

— Дрозд птица певчая.

Он не хотел думать и говорить о войне, но о ней напоминало все — и это усилившееся погромыхивание вдали, и клен со срезанной осколком верхушкой.

— Эх, попить бы после блинов твоих. — Он хотел спуститься к ручью, но Поля опередила.

— Сиди уж, принесу.

Она побежала к ручью под обрывом, замелькали солдатские кирзовые сапоги, из которых выглядывали аккуратные ножки в светлых чулках, с таким трудом добытых в ларьке военторга. Присев на бережку, Поля подобрала юбку повыше — здесь стесняться некого. Крепкие точеные коленки отразились в воде.

Поля огляделась: чем бы зачерпнуть воду? Маленькая смелая пичужка рядом с ней набрала полный клюв, чтобы лететь к гнезду, где ее, наверное, ждали птенцы.

Зачерпнув воду в пилотку, Поля стала взбираться по откосу. Вода вытекала тонкой струйкой, девушка так торопилась, что поскользнулась: чулок был безнадежно запачкан, зато вода, которую она несла Федору, уцелела.

Он с удовольствием пил, уткнув нос в пилотку.

— Сладко, — Федор даже причмокнул. — Еще бы, а?

Поля, стиравшая кусочком марли грязь с чулка, спохватилась:

— Я мигом...

Федор удержал ее:

— Шучу, не надо... Посиди минутку! — Он обнял девушку. — Что я буду делать в тот день, когда ты не придешь?

И этот день настал. Федор проглядел все глаза со своего НП, но вместо Поли из-за деревьев показалась толстуха Маша. Мрачно, настороженно наблюдал он за ее приближением. Что случилось с Полей?

— Эй, спишь, герой? — на ходу окликнула Маша.

— Где Поля?

— Не придет твоя Полинка сегодня. Просила передать, чтобы не огорчался! Плакать не будешь?

— А что с ней? Больна?

— С ней-то порядок. После вчерашней разведки боем много раненых, рук не хватает. Поля снова в операционной. Меня бы тоже Акопян не выпустил, если б не дела в госпитале. К вам тяжелых везут, с челюстными ранениями.

День он прожил в тяжелом раздумье, ночь плохо спал, видел тревожные сны. А утром, обманув бдительность сестер, ушел искать медсанбат.

Указки с красным крестом привели его на околицу села. Операционная помещалась в самой большой и чистой избе; окна ее были затянуты марлей. Федор хотел войти, но тут навстречу ему с крыльца спустился Акопян.