Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать

— Что смотришь? — сказала она.

— Так...

— Может, правда нравлюсь?

— Нравитесь.

Нелька усмехнулась, устало как-то.

— Вот так, — сказала она, — всем нравится девочка, а замуж никто брать не хочет.

— Почему?

— А черт вас знает почему.

— Я знаю почему, — опять встрял в разговор пожилой алкоголик. — Боятся. Потому что жениться на такой красивой, как ты, Неля, — это, я извиняюсь, не для себя, а для дяди. А кому ж это надо?

— Видал, какой мудрый? — кивнула Нелька Степану. Пошла в угол и взяла веник. Пьяниц — как ветром сдуло. Стукнула входная дверь, и Степан с Нелькой остались в магазине одни. Нелька опять уселась на свое место.

— Так как же быть, молодой интересный? — насмешливо глядя на Степана, продолжала она. — Как жить дальше? Может, ты скажешь? Мне ведь скоро тридцать лет.

Степан молчал. Было такое чувство, будто он знает Нельку много-много лет, хотелось слушать и слушать ее голос и хотя бы изредка на нее смотреть — смотреть все время на нее он боялся.

Тут опять стукнула входная дверь, ив магазин вошел еще один посетитель. Это был кругленький лысоватый брюнет в модном светлом пиджаке нараспашку и в туфлях на высоком каблуке. Очень веселый. Сияя белозубой улыбкой, он прошел прямо к стойке, задев при этом Степана, откинул крышку прилавка и, очутившись у Нельки за спиной, по-хозяйски положил ей на плечи руки.

— Полвосьмого, Неля, — сказал он, — что это с тобой?

Нелька скосила взгляд на одну его руку, на другую, но ничего не сказала, только сжала губы, отчего сразу как-то постарела.

— Это что за лопух? — не глядя на Степана, а заглядывая сбоку ей в глаза, спросил мужчина.

— Это не лопух, — задумчиво сказала Нелька. — Я бы хотела выйти за него замуж. И родить ему кучу детей...

— Таких же, как он, рыжих?

— Ага. Рыжих, черных, в полоску, в крапинку...

— Вот как?! — Брюнет, ему было лет сорок, отошел от Нельки и, уперев руки в бока, заходил вдоль прилавка. — Очень интересно! И что же у него, — кивнул он на Степана, — машина, дача, четырехкомнатная квартира? Дядя — временный поверенный? Или он тренирует киевское «Динамо»?

Он остановился напротив Степана и жестко глянул ему глаза.

— Нет, Неля. У него же лицо — как степь под Херсоном...

«Вот гад, говорит мне такие вещи и не боится, — с уважением подумал Степан. — Видно, я и правда лопух». Железной рукой, перекидавшей в печь сотни тонн руды и известки, он ухватил брюнета за горло, другой обхватил его сзади и мощным рывком выдернул из-за прилавка, проволок, как мешок с картошкой, до самых дверей и там, распахнув дверь ногою, врезал весельчаку со всего маху в зубы. И запер дверь на крючок.

— Что ты наделал?! — закричала Нелька. — Что ты наделал, дурак!

Она выбежала из-за стойки и, вскинув к лицу руки, с ненавистью смотрела на Степана, словно собиралась в него вцепиться.

И хотя Степан и не ждал ничего другого (чего еще можно было ждать?), но, увидев ее искаженное злобой, хищное лицо, — кошка! — он на секунду остолбенел. Сказал только:

— А чего же он, я его не трогал.

— Что ты наделал, идиот,что ты наделал? — стонала Нелька, заламывая руки и бегая туда-сюда между бочек. — Ой, господи...

Потом она скинула передник и, комкая его в руках, осторожно выглянула в зарешеченное окошко. Степан тоже глянул: брюнета нигде не было видно. То ли он совсем ушел, то ли стоял где-то поодаль.

Отойдя от окна, Нелька оперлась спиной о пустую бочку и вдруг заплакала — горько, навзрыд. «Ой, мама родная, что же мне теперь делать?» — причитала она. Степан понимал, что ему теперь лучше всего уйти, но не уходил: жаль стало Нельку. Тоже ведь одинокая душа, так хоть был кто-то рядом, какой-никакой, а теперь, после выволочки, что ему устроил Степан, каково ему с ней будет. И ей с ним...

Степан подошел к Нельке и погладил ее по голове. Но сказать что-нибудь в утешение не решился. Да и что он мог сказать?

Нелька отняла от мокрого лица ладони и неожиданно сквозь слезы улыбнулась.

— Что ж ты наделал, родненький? — всхлипнула она. — Эх ты, дите. Ты хоть знаешь, кто это был, а? Знаешь?

— Кто? — пожал плечами Степан.

— «Кто», — передразнила его Нелька и отвернулась. Она достала платок и вытерла слезы. Вздохнула. — Не знаешь, так лучше тебе и не знать. Что ж мне теперь делать...

Она опять засуетилась. Кинулась за прилавок, сгребла в кучу деньги — выручку — и, не считая их, заперла в железный ящик.

— Не уходи! — бросила Степану. Потом взяла свою сумочку, авоську с хлебом и еще какими-то продуктами, накинула на плечи вязаную кофту и на цыпочках подошла к дверям. «Тс-с» — приложила к губам палец.