Сергей Алексеев - Наш колхоз стоит на горке

Савельев Козлова не корил, ни о чем не расспрашивал. Определил его на колхозную ферму, в распоряжение Нютки Сказкиной.

С легкой руки Глафиры привилось в Березках слово «приветик». Первым заразился, конечно, дед Опенкин. Употреблял его дед к месту и не к месту, нужно и не нужно. Кого ни увидит, кричит:

— Приветик!

От деда слово перешло к рыжему Ленте. От Ленти — к другим ребятам. В школе начался переполох. Стали учителя бороться с этим проклятым словом, но кончилось тем, что только сами же его переняли.

Постепенно эпидемия распространилась на весь колхоз. Не устояли ни Червонцев, ни зоотехник, ни тетка Марья. Младенцы и те кричали:

— П-иветик!

Савельев тоже не избежал общей участи. Являясь в бригады, первое, что говорил:

— Приветик!

Уезжая из бригад, опять говорил;

— Приветик!

Он даже нового секретаря районного комитета партии, впервые приехавшего к ним в колхоз, и то встретил привычным:

— Приветик!

Секретарь с немалым удивлением посмотрел на председателя. И решил, что имеет дело с человеком не очень серьезным. Не скоро Савельеву удалось доказать обратное.

Правда вернувшись к себе в район и встретив своего заместителя, секретарь и сам попался на том же слове.

— Приветик! — сказал секретарь.

Полгода продолжалась в Березках завезенная Глафирой эпидемия. Потом эпидемия сама собою прошла.

В этот день дед Опенкин еще с обеда стал выглядывать в окно. Интересовался, не идут ли люди в клуб. Собрание было назначено на шесть часов вечера, но деду уже с утра не терпелось.

День и вправду был особенным. Березкинские старики выходили на пенсию. Этому и посвящалось собрание. Пенсии в Березках вводились впервые. Раньше о таком и мечтать было нечего.

— Неплохое дело пенсия, неплохое, — рассуждал дед Опенкин. — И работать не надо, и деньги идут.

Знал старик, что положили ему пенсию в размере двенадцати рублей в месяц.

— В год получается сто сорок четыре, — прикидывал дед Опенкин. — Ну что же, ружье куплю, на зайцев ходить буду.

В клуб старик явился с таким расчетом, чтобы не выглядело, что пришел первым, но так, чтобы и последним не оказаться.

Стариков разместили с уважением — в первом ряду. А тетка Марья даже была приглашена в президиум. В президиуме был и представитель из района. Но не тот, не старый знакомый деда Опенкина. А новый. Совсем еще молодой.

Все было хорошо. И все же в душе у старика копошилась тревога. Смутил его дед Празуменщиков. Вернее, не сам Празуменщиков, а разговор, который шел по селу. Говорили, что Празуменщиков собирается отказаться от пенсии. А почему — никому не известно.

«Если Никишка откажется, — рассуждал дед Опенкин, — то обойдет меня, выйдет, хитрец, на первое место». Борьба между стариками даже при Савельеве не утихала.

На собрании выступали многие. И Нютка Сказкина — от комсомольцев. И Саша Сорокина — от пионеров. И Иван Червонцев — от коммунистов. И сам Савельев — от колхоза.

Говорили о каждом уходящем на пенсию подробно. Произносили слова «ветераны», «герои», «гордость колхоза».

Дед Опенкин тоже обижен не был. Старикам желали хорошего отдыха, долгой жизни.

Затем всем вручили цветы. Именно те, знаменитые шишкинские хризантемы.

Для ответа слово взяла тетка Марья. Она поклонилась тем, кто сидел в президиуме. Потом сделала еще более низкий поклон залу.

— Глубокое вам благодарение, — сказала старуха. — Спасибо от души, от сердца! От пенсии не отказываюсь, раз заслужила. Нет. Но и сложа руки сидеть не буду. Силы есть. Нет мне жизни без нашей фермы. — Тетка Марья повернулась к президиуму: — Прошу просьбу мою уважить — оставить при деле.

В зале раздались аплодисменты.

«Вот тебе и баба!» — подумал дед Опенкин. Потом он с тревогой глянул на Празуменщикова и заметил, что тот тянет вверх руку. «Так и есть, обойдет меня Празуменщиков», — понял дед Опенкин и закричал:

— Прошу слова!

Причем закричал, уже выходя из ряда. Эта прыть и решила дело. Дали ему слово до Празуменщикова.

Вылез старик на трибуну и сразу же:

— А я что — инвалид? Я еще ого-го-го! Я еще и без пенсии вам поработаю. — И так же, как тетка Марья, повернулся к президиуму. — Прошу просьбу мою уважить.

В зале снова раздались аплодисменты. Причем еще более дружные. А Павел Корытов даже выкрикнул: