Порфирий Андреев - Крутые версты от Суры

Собрание открыл директор Соловьев. Он сообщил, что в стенах техникума свили гнездо чуждые элементы, троцкисты - зиновьевцы, во главе со студентам второго "Б" курса Андреевым. В чем заключался мой троцкизм, не сказал ни он, ни вообще ни один из выступавших. Чувствовалось, что им стыдно, что они понимают, какое подлое дело они делают, но иного выхода у них не было, машина уже завертелась. Все выступавшие твердили одно и то же, клеймили меня позором, открещивались от меня. Уверяли, что давно чувствовали во мне троцкиста, требовали моего исключения.

Я несколько раз пытался выступить, но мне отказали, пообещав дать последнее слово. Собрание затянулось допоздна, отложили продолжение на завтра. Утром я явился на занятия как обычно. Преподаватели меня не спрашивают, смущенно отворачиваются, как будто не замечают. Товарищи сочувствуют, но стараются держаться подальше, боятся, не дай бог, еще припишут соучастие. После уроков состоялось продолжение вчерашнего собрания. Выступали по бумажке опять заранее подготовленные ораторы, президиум в том же составе. Мне опять не дали слова. За ночь я хорошо подготовился, исписал несколько тетрадей, в них клеймил с убийственным сарказмом (по моему мнению) Мельникова (его я сравнил с Дон Кихотом) и других выступавших. Собрание опять не закончили.

На третий день мне, наконец, предоставили слово. Речь свою я выучил наизусть. Когда вышел на сцену, все с любопытством уставились на меня. Так вот он, оказывается какой, этот страшный троцкист и зиновьевец! Нескладный парнишка в длинном до колен дядином пиджаке, рыжеватом и залатанном, в холщевых штанах и лаптях. Установилась мертвая тишина.

Звонким голосом я начал:

- Дон Кихот Ламанчский, рыцарь печального образа, сражался против ветряных мельниц. Делал он это, как нам известно, из самых благородных побуждений. А за что же воюет наш уважаемый преподаватель Порфирий Карпович Мельников? Против кого он сражается? Так ли уж благородны к его цели?

Дальше я думал перейти к существу дела.

- В чем же меня обвиняют? Что я такое совершил, что меня проклинают здесь вот уже три вечера? Почему ни один из выступавших здесь даже не коснулся существа моего проступка?

Тут я начал объяснять, что произошло на уроке. Чувствую, настроение публики на моей стороне, в задних рядах даже захлопали. В президиуме зашептались. Вскочил Свешников, секретарь райкома ВЛКСМ.

- Заткнись немедленно, замолчи! Ишь, раскричался тут! Шляпа! Садись на место! А вы что уши развесили? Хлопаете? Кому хлопаете? Троцкисту? Зиновьевцу? Тут не хлопать надо, а гнать его отсюда взашей! Марш со сцены!

Зал притих. Я понял, что говорить мне больше не дадут, хотя я и половины задуманного не сказал. Взяло тут меня озорство, ведь мальчишка все-таки, заиграл на губах марш "Старые друзья" и под звуки этого марша прошагал строевым шагом к выходу через весь зал. Больше в техникум не заявлялся. После ребята говорили, что еще долго, почти весь год склоняли там на все лады мою фамилию. Со мной вместе исключили еще троих, в том числе и Якунина Алексея, будущего Героя Советского Союза. На другое утро со всеми пожитками вернулся в Чебаково. Дня через два дядя мне дал пять рублей и твердо сказал:

- Вот тебе на дорогу пять рублей, уходи, куда хочешь, больше я тебя кормить не могу.

Укрощение Суры

Делать нечего, надо уходить. Но куда? На дворе зима, январь месяц, морозные дни сменяются вьюгами и метелями. Решаю идти в Чебоксары. В городе остановился у товарища детства Артемия Шатаева. С утра принимаюсь за поиски работы. Никакой специальности у меня нет, уповаю только на свою грамотность. К сожалению, оказывается, здесь в грамотных людях особой нужды нет, во всех учреждениях меня вежливо, но настойчиво выпроваживают. Чебоксары того времени - это большая деревня, административный центр и больше ничего, никаких промышленных предприятий нет. Побродив без пользы дня четыре по городу, двинулся в обратный путь. Встретили, как и следовало ожидать, весьма неприветливо.

Утром отправился на Дубовскую пристань в трех километрах от Чебакова и устроился на работу на лесопункте. Работа весьма тяжелая, надо катать к Суре дубовые кряжи, вязать из них плоты, нагружать их сверху еще дровами с тем, чтобы весной с половодьем сплавлять эти плоты по Суре к Волге, Васильсурску. Питаемся в рабочей столовой. Жидкие щи и каша, правда, хлеба достаточно, а это самое главное. Я зверски экономлю деньги, берегу каждую копейку, ведь мне надо скопить на дорогу в Горький. Я решил твердо: не получилось в Чебоксарах, может, повезет в Горьком, это все-таки большой город. Встретил Алексея Якунина, теперь мы с ним неразлучны, работаем на пару, вместе мечтаем о Горьком, как о земле обетованной.