Валерий Осипов - Факультет журналистики

— Ладно, потом разберемся. Полезайте в кузов.

Тимофей показал на Пашку.

— Ему нужно в кабину. У него ноги отморожены.

— В кабине женщина с грудным ребенком. Лезьте скорее в кузов. Там полно всякого тряпья. Сними с него сапоги, закутай ноги. Пускай потерпит.

Если стоит сем, значит, не очень поморозил, только прихватило.

Он обошел вместе с Пашкой и Тимофеем, поддерживая Пашку под руку, вокруг машины.

— Сергунь! — зычно позвал шофер.

Полог над задним бортом откинулся, и показалась бородатая голова в лохматой шапке с опущенными ушами.

— Тут я, — бодро ответила бородатая голова.

— Помоги людям подняться. Тут обморозился один. Разуй его, тряпок наверти на ноги.

Бородатый Сергуня, старик лет шестидесяти, протянул вниз руки и без труда поднял в кузов сначала Пашку, а потом и Тимофея.

— Оба здесь! — крикнул он шоферу, уже пошедшему к кабине. — Оба два! Трогай!

В темноте крытого кузова сначала ничего нельзя было разобрать. Ощущалось лишь рядом сытое, чесночное, немного хмельное дыхание старика Сергуни и кислый овчинный запах, шедший от его тулупа.

— Где ноги-то у тебя, браток? — хлопотал Сергуня, стоя около Пашки на коленях. — Ага, вот они. Ну-кося, давай сапожок твой сымем… Так, теперича в тряпицы ее обернем… Давай, вторую… Есть вторая. Мотай на ее побольше, тряпья хватает… Суй под меня ножонки. Сунул? Теперича терпи, я на их сидеть буду.

— Может, растереть сначала? — спросил Тимофей.

— Сами разойдутся. Ты гуляй, парень, пальцами, шевели ноготками. Слышишь ноги-то?

— Нет, не слышу, — сквозь зубы ответил Пашка.

Сергуня снял рукавицы и, достав Пашкину ногу из

тряпья, цепко взял ее крепкими шершавыми руками.

— Э, парень, холодный ты здорово, — забеспокоился старик. — Тогда вот чего: лезь ногами ко мне под куфайку, клади их на пузо, оно теплое.

Машина быстро шла по дороге, подпрыгивая на оледеневших снежных ухабах. Тимофей, двинувшись в темноте вдоль борта, неожиданно наткнулся еще на чьи-то ноги в валенках. Вглядевшись, он различил в углу кузова человеческую фигуру, закутанную с головой в бараний тулуп.

— Тут еще кто-то есть, — удивленно сказал Тимофей, усаживаясь около валенок.

— Да это баба, сноха моя, — объяснил бородатый Сергуня. — Две их со мной. Одна в кабине с дитем, а эта тут угрелась. Родить тоже скоро будет. Мужики-то, сыновья, на заработках, а я с бабами в деревне кручусь.

Он толкнул Тимофея рукой.

— Ты подваливай к ней, она тоже теплая. А брюхо у нее поболе моего будет.

Сергуня радостно засмеялся.

— Настёна, — позвал он сноху, — погрей человека, не убудет от тебя.

Фигура в тулупе не шевелилась.

— Ты сделай доброе дело, Настя, — продолжал старик, — на сносях бабам положено добро чужим людям оказывать, от этого ребенку польза бывает.

Пашка лежал в полузабытьи, на спине, касаясь затылком вороха соломы. Он не совсем ясно представлял, что происходит с ним и вокруг него. Нервная вспышка во время столкновения с водителем почтовой машины — ружье, угроза стрелять, — все это отключило в голове какие-то предупреждающие об опасности центры. Тупое шагание по замерзшей Волге через метель усугубило подавленное состояние. Мелькнула страшная мысль: если с ногами действительно будет плохо, тогда прощай сразу все — и факультет, и баскетбол, и журналистика. Ах, как это было все глупо, нелепо, бездарно, неосмотрительно — влететь с размаху в первую попавшуюся, чужую, совершенно незнакомую машину! Какое мальчишество, какой детский сад!

Случайная встреча со второй машиной на заметенной пургой дороге, среди снега, ветра и льда была не похожа на правду. Правдой была почтовая машина, искаженное злобой лицо, дуло ружья, направленное прямо в грудь, выстрел в воздух и робкое, испуганное эхо, слабо лопнувшее в тумане… Вторая машина была несерьезна, нереальна, сказочна, она была из прежней жизни, в которой все кончается хорошо, все разрешается благополучно— вовремя приходит спасение, выплывает из тумана желтоглазая помощь, уверенные руки поднимают тебя в кузов, разувают, кладут твои мерзлые ноги к себе на живот…

Да, все это было из прежней жизни, лопнувшей винтовочным эхом в тумане. Новым оказалось понимание, что все может внезапно и непоправимо перемениться— это начиналось с выстрела над Волгой.

Неуправляемые эти мысли зигзагами молний метались перед Пашкой, погружая его в зыбкую пелену отчаяния, слабости и полусна. Сознание тревожно витало над ним чужим косматым облаком.