Валерий Осипов - Факультет журналистики

Пятая французская в шестнадцать пар любопытных зрачков с интересом смотрела на студента Пахомова, стоящего на кафедре.

Сдержанно, прямым и открытым взглядом отличника боевой и политической подготовки наблюдал за Пашкой демобилизованный старшина Алексей Белов.

Поблескивая очками (пять европейских языков все-таки не шутка), пытливо изучал Пахомова башкирский вундеркинд Фарид Гафуров.

Пышноволосая и пышная во всех отношениях Руфа смотрела на Пашку пригорюнившись, подперев по-деревенски щеку ладонью.

Инна и Жанна, непрерывно прихорашиваясь и поправляя многочисленные бантики, пряжки и пуговицы, успевали все-таки бросать иногда на Павлика (они называли его только уменьшительно-ласкательным именем) мгновенные, как булавочный угол, взгляды-бусинки.

Светка Петунина, не забывая ни на минуту о диалектике души и повторяя одновременно про себя монолог Наташи Ростовой, улыбалась Пашке своим пунцовым, восторженно-пламенным лицом.

Галка Хаузнер, злобно, по-лошадиному косясь на Руфу, все время мрачно, с заговорщицким видом подмигивала Пахомову.

Боб Чудаков рисовал в воздухе сложные нотные знаки, словно пытался передать Пашке на расстоянии музыкальную партитуру наиболее подходящего в эту ответственную минуту поведения.

Юрка Карпинский, вспомнив свои старые балетные замашки, изображал из себя «умирающего лебедя», каковым, с его точки зрения, и надлежало быть Пашке на трибуне.

И, наконец, Эрик Дарский старался облегчить трудное положение студента Пахомова показом отдельных сцен из популярных фильмов, адресуясь в основном к эре немого кино, так как безмолвное Пашкино стояние на трибуне, по мнению Эрика, наиболее полно соответствовало именно дозвуковому периоду развития кинематографа, а говоря

точнее, первому этапу существования неподвижных фотографических изображений — плохо проявленных и примитивных дагерротипов.

Одним словом, вся пятая французская по мере своих сил и возможностей старалась помочь Пахому обрести дар речи и произнести ожидаемые от него заветные слова, но Пашка безнадежно молчал.

— Так мы готовы выслушать тебя, Павел, — солидно и спокойно повторил свой педагогический призыв Тимофей Голованов. — Комсомольцы нашей группы хотят знать, какие выводы ты сделал из сегодняшнего обсуждения твоего поведения.

Пашка затравленно посмотрел на лучшего друга: групкомсорг Голованов олицетворял своим безупречным внешним видом полное соединение всех общественных и личных добродетелей. А студент Пахомов, в короткой куртке, грубошерстном свитере, помятых штанах и стоптанных ботинках, являл собой, конечно же, безрадостную картину самых глубоких противоречий между началами общественными и личными.

Пашка отвернулся от Тимофея… Оля Костенко в синем своем платье с белым отложным воротничком грустно смотрела на взъерошенного Пахома. И было в ее взгляде какое-то новое, незнакомое Пашке выражение — затаенная женская тревога за него, Павла Пахомова, отъявленного прогульщика и разгильдяя. Оля словно опасалась чего-то, словно ждала от забубённого баскетболиста неожиданной выходки, и Пашке, увидевшему в Олиных глазах это новое выражение, вдруг сделалось очень горько на душе — ни разу в жизни еще не было так горько.

— Ребята, — выдавил из себя Пашка, — ребята…

Он вдруг быстро-быстро заморгал ресницами и отвернулся.

— Да хватит вам его мучить! — визгливо крикнула, ко всеобщему изумлению, маленькая Галка Хаузнер. — Ну, что мы отцы-инквизиторы какие-то, что ли? Он уже давно все понял, пускай на место идет!

Пятую французскую словно прорвало.

— Давай, Пахом, топай сюда! — рявкнул из-под потолка Юрка Карпинский.

— Измучили малого! — поддержал его справедливый Степан Волков.

— Кончай, Голованов, утро стрелецкой казни! — поднялся в последнем ряду Боб Чудаков.

— Диалектически надо подходить к человеку! — взвыла Светка Петунина. — Когда Лев Толстой…

— Долой Голованова! — яростно перебил ее Рафик Салахян. — Это он, бюрократ, во всем виноват!

— Садись, Павел! — сделала энергичный жест рукой Сулико Габуния. — Что ты там стоишь?

— Пахомов, ну скажи хоть что-нибудь! — сердито требовала Изольда Ткачева вопреки своему твердому правилу не волноваться и не проявлять эмоций ни при каких обстоятельствах.

— Он, может быть, не все понял головой, но зато все почувствовал сердцем! — доказывала грудным голосом взволнованная Руфа.

— Голосовать надо! — с итальянским акцентом закричал Фарид Гафуров.