Юрий Белостоцкий - И снова взлет...

Вывел Кирилла из этого удручающего раздумья вдруг раздавшийся у него над самой головой чей-то немолодой женский голос:

— Как себя чувствует наш смелый сокол?

Кирилл вздрогнул, судорожно втянул голые ноги под одеяло и ответил не совсем дружелюбно, словно вошедшая своим вопросом помешала ему дострадать до конца:

— Соколы летают, а я, как видите, лежу на койке.

Потом, как бы убедившись по звуку собственного голоса — а голос был одно страдание и боль, — что он и впрямь имеет право на это недружелюбие, добавил, не поворачивая головы, но догадываясь, что это, конечно же, сама Полина Осиповна, больше некому:

— Курить, само собою, не дадите? Режим?

— Режим, — охотно подтвердила Полина Осиповна (а это действительно была она). — Придется потерпеть. И шевелиться без нужды пока не советую. Лежите спокойно, без этих ваших «бочек» и «переворотов». Это, кстати, в ваших же интересах: быстрее встанете на ноги. — Затем, как бы желая смягчить суровость своих слов, добавила уже с мягкой улыбкой, которую Кирилл скорее почувствовал, чем увидел: он все еще старался не глядеть в ее сторону: — Рана у вас, товарищ лейтенант, не опасная, с головой тоже ничего особенного, ушиб не тяжелый, но полежать все-таки придется. Как вы к этому относитесь? Надеюсь положительно?

— Много?

— Наверное, недели две или чуть больше.

— Две, может, выдержу.

— Надо выдержать, если хотите летать, — посоветовала она. — Срок небольшой. — Потом добавила со вздохом и как бы через силу: — Вы еще легко отделались, товарищ лейтенант, а вот генералу теперь лежать да лежать.

Кирилл беспокойно повернулся на бок.

— Он здесь?

— Нет, отвезли в госпиталь, сразу же. Не ворочайтесь, пожалуйста, лежите спокойно.

— Значит, серьезно?

— Серьезней некуда: ранение в ногу, раздроблена кость, как бы не остался без ноги. Точно я не знаю. Он все еще без сознания, потерял много крови. Скоро из госпиталя вернется Раечка и мы все узнаем подробно. Она там с женой генерала, со Светланой Петровной. Бедняжка так убивается. Подумать только, такое горе…

Полина Осиповна говорила еще что-то, но Кирилл ее уже не слышал, он только видел движение ее губ, и ему было немножко не по себе оттого, что губы у нее были некрасивые, как бы вывернутые наизнанку, и шевелились они тоже как-то не так, как у всех, а на один манер, одинаково, будто она не говорила, а упражнялась в произношении одного и того же слова, а вот какого, не разобрать. И еще он видел ее большие, странно блестевшие черные глаза и морщинки возле этих глаз, и это тоже почему-то было неприятно, хотя думал он вовсе не о них, но эти глаза своим странным блеском усиливали возникавшую заново боль, и он опять почувствовал что-то похожее на головокружение, как если бы только что вышел из пикирования и еще не мог разобрать толком, где небо и где земля.

— А теперь ложитесь на живот и наберитесь терпения, — услышал он затем, будто по радио с земли, ласково-опрятный голос Полины Осиповны, и, поняв, что это она собирается делать ему укол, покорно лег, как она попросила, животом вниз.

А после укола, которого и не почувствовал, он долго лежал молча и неподвижно, бездумно уставясь в потолок, ко всему безучастный и безвольный, словно горькие думы, укол и сообщение Полины Осиповны доконали его совсем, хотя та же Полина Осиповна, если уж говорить откровенно, ничего нового ему не сказала, он и без того догадывался, что дела у генерала идти хорошо не могли, раз его «як» тогда откалывал в небе под носом у «пешек» такие номера, что подумать страшно. Когда от долгого лежания в одной и той же позе потолок вдруг начал ходить у него перед глазами, а лампочка с абажуром раскачиваться, как маятник, он понял, что это от чрезмерного напряжения и долгого глядения в одну точку, и закрыл глаза. Сколько он пролежал так, с закрытыми глазами, не знал, возможно, час, может, несколько минут, но только когда открыл их снова, почувствовал, что в комнате опять был не один — кто-то стоял в изголовье кровати и неотрывно смотрел на него и сдержанно дышал, и хотя дыхание было ровное и тихое, ничем не примечательное, так дышать мог любой человек, он каким-то особым чутьем угадал, что это была Светлана Петровна.

Первым побуждением Кирилла было рвануться к ней изо всей мочи, либо радостно вскрикнуть, но что-то — только не рана — удержало его или у него просто не достало на это сил, и он продолжал лежать все так же молча и неподвижно, лишь чувствуя, что кровь приливает к вискам и он сейчас задохнется. И еще он вдруг почувствовал, что этот ее визит не принесет ему облегчения, а лишь усугубит его страдания, но и тут не шевельнулся.